Межконтинентальный узел

— Когда ты его увидел в первый раз, Саша? — спросил Славин. — Расскажи все, что помнишь, до самой последней мелочи…

— Хм… Сколько лет прошло? Двадцать три года, видишь ли ты, — вздохнул Васильев. — Впрочем, ладно, давай попробуем реанимировать прошлое… Ты, кстати, знаешь, как взяли Пеньковского?

Славин кивнул.

— Пеньковского уже не первый месяц подозревали, но работать с ним было трудно — весьма подготовленный… Особенно после того, как перестал ездить за границу… Когда мы все-таки получили улику — шпионское оборудование, ничего больше… Ерунда, а не улика — ни имен, ни связей. Все это мне надо было выявить в процессе следствия, сам понимаешь. Приняли решение его брать… Но в это время в Венгрию должен был приехать Гревилл Винн, его там решили задержать. Следовательно, операцию надо было провести элегантно, чтобы ни одна живая душа не узнала об аресте… Привезли его на площадь Дзержинского и повели прямехонько в кабинет начальника контрразведки… Генерал стоит возле камина — кабинет-то помнишь, — и я в своей форме, подполковник средних лет, но вполне уже седой, импозантно, правда?

Генерал был кряжист, скуповат на слова, медлителен в движениях; после долгой паузы сказал: «Олег Владимирович Пеньковский, вы задержаны по подозрению в преступлении, именуемом Уголовным кодексом РСФСР как шпионаж в пользу иностранного государства». Пеньковский, мертвенно-бледный, в считанные, знаешь ли, минуты покрывшийся щетиной, переодетый в рубашку и костюм, заранее для него приготовленный, спокойно, очень сдержанно ответил: «Вы же понимаете, что все это — чушь и ерунда, товарищ генерал. Обычная клевета врагов — я был, есть и буду солдатом и патриотом России!» — «Вы прекраснейшим образом понимаете, что времена теперь не те и, не имея улик, мы бы никогда вас не задержали». — «Нет, этого не может быть, я заявляю протест!» Руки у него не тряслись уже, как в первые минуты после задержания, успел собою овладеть, крепкий был человек, ничего не скажешь… «Повторяю, я ни в чем не виноват, произошла какая-то страшная ошибка!» — «Олег Владимирович, не надо… Вы отдаете себе отчет в случившемся. Ведите себя достойно…» Пеньковский побледнел еще больше, серый стал какой-то, пепельный, вытянул руки по швам и четко, чуть не по слогам, отрапортовал: «Даю слово офицера: если вы пошлете меня в Англию или Америку, я сделаю такое, что принесет советской разведке гигантскую победу над нашим идейным противником!» — «Почему вы убеждены в этом?» — «Потому что я действительно работаю на ЦРУ и британскую секретную службу». — «Когда вы начали на них работать?» — «Я начал работать на них двадцать шестого июля тысяча девятьсот шестьдесят первого года».

Мы тогда с начальником контрразведки переглянулись; Пеньковский-то это мог оценить по-своему, а нам стало ясно, что полковник начал лгать с самого начала. ЧК было доподлинно известно, что он начал работать на британскую разведку двенадцатого апреля шестьдесят первого года: вышел с Винном из ресторана «Метрополь» и в некоем укромном, сокрытом от чужих глаз месте показал ему свое служебное удостоверение, где он был сфотографирован в военной форме… А через сорок минут после этого эпизода по радио объявили о полете Юрия Гагарина в космос, всеобщее ликование, национальный праздник, вот ведь штука-то какая… Ладно… Переглянулись мы с генералом, поняв, что работать с ним будет да-алеко не просто, чрезвычайно сложно, точнее сказать, а он гнет свое: «Я обязан действовать вместе с вами рука об руку, мы должны провести такую операцию, которая сокрушит как СИС[11], так и ЦРУ!» Ладно, говори, говори, а у меня в голове только один вопрос: реальных-то улик о том, что он начал шпионить именно двенадцатого апреля, у нас нет, поди выведи его на процесс без улик — срам и позор!

Ну а назавтра я начал с ним работу… Предъявил все то, что было изъято у него на квартире, он сразу же дал объяснение каждой шифрованной записи: «Это форма экстренной связи с моим руководителем по линии ЦРУ, это столб на Кутузовском проспекте, где я должен был оставлять знак для предстоящей встречи, это шифротаблицы, которыми я не пользовался, это паспорт, переданный мне ЦРУ для перехода на нелегальное положение, это „Минске“, а здесь пленки для него…» Вел он себя как артист, играл роль достойно, искренне, прямо-таки выпускник Щепкинского училища, а не шпион…