Межконтинентальный узел

– Это, между прочим, хорошо, – заметил Степанов. – Хуже, когда человек не знает, но молчит, а пуще того – кивает, мол, как же, как же, все известно, а сам ни в зуб ногой… Вы ближе к детям, чем европейцы, давай вам господь, Юджин…

– Только б шаловливые дети кнопочку не нажали, – усмехнулся Нолик. – Так вот о Джотто… Джотто, дорогой Юджин, был, во всяком случае я так считаю, основоположник раннего Возрождения, великий итальянский художник, наблюдавший приход кометы. В тысяча триста втором году. Каково?!

– Этот Джотто не только рисовал, но и строил всякие там аппараты? Вроде Леонардо? – с обезоруживающей простотой спросил Кузанни.

«Нет, все же американцы в массе своей действительно большие дети, – подумал Степанов. – Наверняка он прочитал в какой-нибудь книге о Леонардо или в Италию слетал на летний отдых, вот и брякнул; ни один русский человек, считающий себя интеллигентом, никогда бы не задал такой вопрос, да еще без тени смущения! А может быть, – возразил себе Степанов, – такая открытая наивность есть вненациональный удел настоящего таланта? Юджин по-настоящему талантлив, блистательный режиссер…»

Нолик мельком глянул на Степанова; в уголках его тонкого рта затаилась едва заметная улыбка (когда академик смеялся, лицо его сразу же менялось: рот становился округлым, от кажущейся жесткости не оставалось и следа – сплошное озорство: ни дать ни взять, студент третьего курса). Ответил он, однако, серьезно:

– Нет, Юджин, Джотто не был ни механиком, ни астрономом, в отличие от Леонардо… Но я утверждаю, что именно он начал через два года после того, как наблюдал очередной подход к Земле кометы Галлея, писать фреску «Поклонение волхвов»…

– А как он ее наблюдал? – снова спросил Кузанни. – Через телескоп?

– Тогда еще не было телескопов, Юджин. Он наблюдал ее невооруженным глазом, но как художник. А всякий настоящий художник – это мыслитель… Так вот, в той фреске – ее знает весь мир, вы ее тоже наверняка знаете – он нарисовал волхвов, которые пришли в Вифлием, ведомые звездой странной формы. Именно в тот момент, когда родился младенец, нареченный Иисусом… Видимо, приближение кометы невероятно подействовало на Джотто, ибо он так написал фреску, что всякому очевидно: волхвы пришли в Вифлием именно в тот год, месяц, день и час, когда родился младенец. И пришли не случайно, но ведомые загадочным магнетизмом таинственной звезды… Джотто был первым в истории человечества, кто вместо традиционной вифлиемской звезды написал именно комету Галлея, каково?! Но во всем этом есть еще один аспект: взаимосвязь космического тела с судьбой мирового искусства. По тому, как он нарисовал комету Галлея – это я говорю, я, знающий все ее фотоснимки, – можно с абсолютнейшим правом утверждать, что именно Джотто был основоположником Возрождения. То есть правды. А говоря еще научнее – натурализма. В этот термин ныне многими вкладывается дурной смысл, но ведь это же глупость и темнота! Понятие натурализм происходит от великого слова натура! Что может быть прекраснее натуры, то есть правды?! Понимаете, в чем чудо? Нет? Оно в том, что вполне можно сопоставить рисунок Джотто из его цикла «Жития святых» – волхвы возле Девы Марии – с астрономическим снимком кометы! Рисунок Джотто научно достоверен! Понимаете, что значит сделать такой рисунок в тысяча триста четвертом году?! Рисунок кометы Галлея?! Изобразив ее с абсолютной научной достоверностью?! Таким образом, и библейский сюжет приобретает оттенок научности, то есть подтвержденной истинности, каково?! Поэтому-то европейцы и назвали свой космический аппарат, запущенный на встречу с кометой Галлея, именем Джотто… Вот оно, реальное объединение человечества: две наши «Веги», на которых установлена аппаратура десяти стран, «Джотто» и маленький японский зонд «Планета» летят сейчас – в абсолютной, не представляемой нами тишине – к комете, являющей собою одну из загадок Галактики. Причем наши «Веги» и «Джотто» поддерживают между собою постоянную связь: чтобы получить наибольший научный выход, надо подойти как можно ближе – к самому центру кометы…

– Верно. – Кузанни кивнул. – Пока я не заглянул в кратер вулкана, ничего не мог понять про Помпею…

Легкая улыбка снова тронула губы академика.

– Очень верное сравнение, Юджин… Но подконтрольный вулкан – это все же одно, а комета – другое… Главная опасность для моих… для наших «Вег» сокрыта в пылевых частицах… Представляете, что это такое?

– Нет, – в один голос ответили Кузанни и Степанов.

– Пылевые частицы могут ударить по корпусу наших аппаратов со скоростью до восьмидесяти километров в секунду. Каково?! Пылинка, весом в миллиграмм, может разнести в клочья весь аппарат…

– А если бы там сидел человек? – спросил Кузанни.

– Ну, это для него сверхзвуковая картечь. – Нолик ответил мимоходом, несколько даже досадуя на то, что его отрывают от главного. – Это же аксиома: с космосом шутить заказано… – Он вздохнул отчего-то, поинтересовался: – Знаете, кстати, отчего родилась французская пословица «Опре ну ле дэ люж» – «После нас хоть потоп»?