Межконтинентальный узел

Менарт поблагодарил врача, составил свое прощальное письмо, размножил его на ксероксе, продиктовал адреса друзей, которым письмо надо было отправить после смерти, и начал турне по Западной Германии: читал лекции о своей книге, публично защищал свою концепцию, рассказывал правду о том, что читают русские, то есть каковы они есть на самом деле… Путешествовал – с морфием в портфеле – до того дня, пока не потерял сознание… А ведь он собирался в Женеву: “Я докажу послу Нитце, что русские действительно не хотят войны! С ними необходимо договориться! Нельзя так зоологически не верить великому народу с замечательной культурой…” И не успел… Как же он был бы нужен сейчас в Женеве, добрый и мудрый Менарт, познавший правду о нас лишь на восьмом десятке… Необратимость познания. Почему она заявляет себя так поздно?! Наверное, новые наблюдения, а Менарт умел наблюдать, когда ездил по Союзу…

Я не зря уехал из Женевы на те дни, что объявлен странный перерыв в работе совещания, Виталик… Я уехал прикоснуться к Менарту, который стал для меня символом надежды, что диалог возможен. Мне очень грустно уезжать отсюда, это же окончательное расставание с недавним прошлым, а оно подобно детям, которые совсем еще недавно были маленькими, нежными, беззащитными, твоими, а пройдет время – годы так быстролетны! – и вот они уже личности. Готовы ли мы менять себя в отношениях с теми, кто недавно был комочком, а стал личностью? Ладно, ставлю точку и еду… Остановлюсь в Баден-Бадене, зайду в казино, проиграю десять марок, навещу девяностовосьмилетнюю графиню Кляйнмихель, которая ютится в сырой комнатушке, больная, слепая и полуголодная, и – в Женеву. Последние известия намеренно не слушаю, ищу на шкале приемника легкую музыку. Кто назвал эти милые мелодии, любимые людьми, “легкими”?

Привет тебе.

Письмо прячу в бумажник.

Передам в Москве. Привет Аришке, она у тебя чудо.

Степанов».

Работа-VII

На аэродроме Ирину – как она и просила – встретил приятель, доктор Кирсанов, не заезжая домой, доставил ее в «Националь». Усмехнулся: «Там тебя благоверный ждет, праздничный ужин накрыл».

Славин погладил Ирину по щеке:

– Ты прекрасно загорела.

– Старалась, – ответила она, чуть откашлявшись, видимо, волновалась, чудачка, как пройдет встреча. – Жарилась на пляже с утра и до ночи.

Он заметил вокруг ее глаз белые морщинки: «Бедненькая, вот отчего она подолгу смотрелась в зеркало; но они так идут ей, эти нежные белые морщинки на загоревшем лице. Раньше их не было; когда мы встретились, у нее вообще не было ни одной морщинки…»

– Представляю, как тебе приходилось отбиваться от кавалеров, – сказал Славин.

– Да уж, – вздохнула Ирина, – совсем не просто. Теперь-то наверняка куплю обручальное кольцо…

– Тогда вообще прохода не будет, – вздохнул Славин. – Одинокая замужняя женщина, очень удобно… Чем тебя угощать? Самое лучшее, что есть в «Национале», это шницель по-министерски. Там в гарнире дают печеные яблоки – фирменное блюдо, рекомендую…

Ирина взглянула в громадное окно: Манежная площадь была пронизана солнцем, в Александровском саду гуляли влюбленные, мамы с малышами, тишина и благость…

– Как красиво, боже ты мой, Виталик… Это же надо писать! Отчего с этой точки не сделано ни одного холста?

– Художников с мольбертами сюда не пускают, – ответил Славин. – Пол заляпают краской, а тут паркет уникальный…

– Можно заложить ковриками.

– Действительно, – согласился Славин.

– Ты отчего такой грустный? Из-за моего дурацкого письма?

– Я же, как ты просила в телеграмме, сжег его, не читая… Просто чуть устал, – ответил Славин, посмотрев на крайний стол, где расположилась японская делегация; Кульков сидел вполоборота к нему – лицо сосредоточенное, породистое, улыбка располагающая, несколько снисходительная; академик Крыловский казался рядом с ним добрым дедушкой, случайно приглашенным сюда: суетлив в движениях, норовит услужить соседям, смеется как-то странно, закидывая голову; седая шевелюра всклокочена, пиджачок кургузый, хотя отсюда видно, из какого дорогого, касторового сукна сшит; есть люди, которые не умеют носить вещи, – что бы ни надел, все будет сидеть мешком.

– Увидел знакомых? – спросила Ирина.

– Объясни, отчего женщина так все чувствует, а? Нет, правда, меня это чем дальше, тем больше занимает…

– Ты Люду помнишь?

– Это которая в очках? И с выдающимся бюстом?

– Да.

– Помню.