Межконтинентальный узел

- Ты мне кино рассказал, Саша, - заметил Славин. - Почему сценарий не пишешь?

- А дела кто за меня будет вести? Это только обалдуи считают, что литературой можно в свободное от работы время заниматься, а она, литература-то, ох какая работа, что там каторга, Виталик...

- Чем ты объяснишь его падение, Саша? - спросил Славин. - "Водку пил, с женщинами гулял" - это все, конечно, плохо, но мало ли людей этим грешат, а шпионами не становятся?

- Ему генерала не дали, вот в чем дело... Зависть... Нет ничего страшнее зависти, дорогой мой человек... Моцарт и Сальери, вечная тема... Зависть рождает злобу, отчаянье, страх... Но при этом ощущение собственной исключительности... Он ведь и в том, что про пьянку на суде особенно нажимал, тоже свою вел линию, к потомкам, так сказать, обращался, да и к нам, смертным: с кем, мол, не случается, оступился, повинную голову меч не сечет, пощадите... Не в одни ворота играл на процессе, он туда и сюда норовил гол засадить... Хитрил он, Виталий, до последнего момента хитрил. Был человеком ловким, но недалеким, он не был интеллигентом, Виталий, хоть и академию кончил. Ненависть родилась в нем, темная ненависть, то есть зависть. Сел бы за книги, погрузился в историю, искусство, науку, заявил бы себя светлой головой - и получил бы свою звезду, никуда бы она от него не делась... "Чем он меня лучше?!" Да тем он тебя лучше, что талантливее и умнее... А в этом себе только благородный человек может признаться... И добрый... Вот в чем штука-то, - вздохнул Васильев, - о многом в этом кабинете думается, Виталий, ох как о многом...

- Послушай, Саша, - задумчиво спросил Славин, - быть может, вопрос покажется тебе несколько бестактным, все же ты вел дело, так что, если не хочешь, не отвечай... Но меня вот что интересует: тебе Пеньковский все о т д а л?

- Конечно, нет, - убежденно сказал Васильев. - Свои здешние связи, даже приятельские, он упорно скрывал... И заграничные приключения, убежден, тщательно редактировал... Что ты хочешь, борьба за жизнь... Это штука сложная, особенно если сидишь в четырех стенах и небо видишь в мелкую решетку...

- А почему он скрывал своих московских знакомых?

- Думаю, боялся показаний...

- Допускаешь, что какой-то свой крайне важный русский контакт он сумел от нас скрыть?

- Вполне допускаю.

- И ничего нельзя было сделать, чтобы добиться исчерпывающих показаний?

Васильев кивнул на свой стол:

- Садись, попробуй.

- Видимо, понимал, что если он сам - это одно дело, а когда преступная группа - тут уж пощады ждать не приходится, так?

- Скорее всего, именно так... Если идти по его логике... Но ведь это почти невозможно - идти по логике изменника. Даже Гоголь с Андрием не очень-то управился, пришлось его измену играть через трагедию Бульбы... А дочки короля Лира? Они ведь мыслили никак не категориями изменниц, каждая кроме обиды на отца имела свой резон. Заметь себе, в литературе еще никто образ изменника не написал. Видимо, это не под силу писателю, он живет моральными категориями, а злодейство и доброта несовместимы, против этого постулата не возразишь...

- Значит, допускаешь мысль, что Пеньковский скрыл сообщника?

Васильев пожал плечами, снова вздохнул:

- В этом кресле, Виталик, и не то можно допустить... Послушай с мое, что они тут несут, погляди в их глаза - господи, какая пропасть, дна не видно, тьма, жуть... Конечно, допускаю... Ты ведь Кулькова имеешь в виду? Геннадия Александровича?

"Дорогой Виталя!

Помнишь наши статьи: "Маска сорвана, господин Менарт"? Наверняка помнишь... Как же горазды мы на ярлыки; не зря шутят: у нас на телевидении есть обозреватели, а есть "подогреватели". Как чуть что не так - в зубы...