Межледниковье (СИ)

Два дня расслаблялись мы на базе, а затем появился Витя Ильченко и отвез нас в Ольдой, откуда партии предстояло вертолетом забрасываться в тайгу. Поселок сто­ял на реке — притоке Амура, который протекал километрах в ста южнее, почти па­раллельно железнодорожной магистрали. Магистраль пересекала притоки великой реки, нанизывая на свою нить их названия: станция Омутная, станция Уруша, стан­ция Ольдой... Сам поселок стоял чуть в стороне от станции на высоком обрывистом берегу. Партия Германа Степанова занимала пустую школу — обычное место постоя геологов. Собрались уже все, кроме Германа, — он выбивал у начальства вертолет. С работягами вроде бы повезло, истинных бичей попались только трое, остальные были школьниками неверского найма. Двух бичей, сцепившихся в поножовщине, Витя сра­зу же уволил.

— Надыбал слабину, что я плохо бегаю! — скрипел зубами окровавленный здоро­вяк вслед убегавшему врагу. — Ничего, гад, придешь за ксивой в кадры, сукой буду, порешу!

Замену этим двоим нашли тут же в Ольдое. Ольдойской была и наша будущая по­вариха, дочка директора школы, Неля. В семье директора школы партия и столова­лась, платя за содержание.

Неля — высокая, спортивная, очень симпатичная, деликатная и воспитанная де­вушка лет восемнадцати — после школы и каких-то еще курсов мыкалась без работы, но ехать с нами согласилась не враз: оказаться в тайге одной со столькими мужика­ми, пусть даже и ленинградцами... Решилась она на экспедицию лишь после того, как прибывший в Ольдой Герман привез с собой нашего минералога — Тамару Ильинич­ну.

34

Наконец на ольдойскую речную косу сел долгожданный вертолет и в два рейса перебросил нас на полевую базу в таежный брошенный приисковый поселок Березитов. Поселок вел название от "березитов" — измененных пород гранитного состава, сильно минерализованных и (в числе прочих полезных металлов) содержащих золото. На этих золотоносных породах и стоял поселок. Впрочем, и берез тут было на редкость много.

Строился в свое время этот поселок капитально: десяток рубленых домов, баня, пекарня, школа и даже обогатительная фабрика на берегу реки. Но был поселок бро­шен еще до войны, в конце тридцатых годов. Крыши домов зияли дырами, срубы прогнили и осели, лишь в редких рамах сохранились стекла.

В некоторых домах стены были оклеены местными газетами тех времен, изобилу­ющими статьями о разоблачении подпольных троцкистско-бухаринско-зиновьевских шпионско-диверсионных групп в таких интересных местах, как неверская автобаза, сковородинское железнодорожное депо или благовещенский молочный завод. Что случилось с самими обитателями поселка Березитов, побросавшими добротные дома, буровой станок и даже бочки с рудным концентратом на складе обогатительной фабрики, можно было только гадать. То ли содержание золота в породе оказалось непромышленным — в чем и заключалась хитро задуманная диверсия, то ли еще что, но впечатление было такое, что всех березитовцев дальневосточный НКВД аресто­вал и вывез в одночасье.

Грешно извлекать пользу из чужой беды, но этот пустой поселок был для нашей партии подарком судьбы.

Вскоре в Березитов подоспел караван оленей, ведомый двумя каюрами-эвенками. Можно было начинать маршруты. Наш отряд сформировался окончательно: мы с Ленькой Обрезкиным, китаец Джан, практикант с геолфака университета и двое рабочих-промывальщиков. Один промывальщик — ольдоец Олег (везло же мне на работяг Олегов) по кличке "Рюмзак" — так он упорно именовал рюкзак, другой — Юрка Шишлов, малый лет двадцати семи, попавший в Невер откуда-то из-под Читы. Был этот Юрка приземист и широколиц и имел в облике что-то раскольничье за счет еще доэкспедиционной рыжеватой бороды и усов, волос скобкой, зачесанных вперед по-пугачевски. Человек он был компанейский, работящий и совестливый. Улыбаясь, он обнажал крупные зубы, через один — металлические.

— Этот, — объяснял он мне, стуча ногтем по металлу во рту, — из ложки-нержа­вейки, этот — из японского сплава, этот — из тракторного клапана, этот... В лагере Миша Культя делал, золотые руки у него, я тебе скажу.

Сидел Юрка дважды. В первый раз — по пресловутой "малолетке", а второй, относительно недавно, — за продажу каких-то "шуховских котлов" с вверенного ему объекта в частные руки. Никаких тягостных воспоминаний по поводу лагеря у Юрки не было, судя по его рассказам. Лагерь воспринимал он как некий неизбежный жизненный этап, как, например, школа или армия. И в блатные он не рядился. Юрка был густо исколот по груди и по рукам. Наколки его оригинальностью не отличались, за исключением одной: на плече у него было выколото большое, чуть ли не в натуральную величину, густо засиненное яблоко.

— Тут у меня раньше баба была, артистка Уланова с открытки, — объяснял Юрка. — Видишь, бородавка у меня тут с волосами? Так эти волосы — как ее были, в самый цвет попало! Такая миникюрная (миниатюрная) наколочка была, а потом поползла, кололи-то резиной жженой. Вот и пришлось потом в яблоко переделывать...