Мгла над Инсмутом

Кроме того, в ходе расследования я был озадачен куда большим количеством наблюдений аналогичных кошмаров, пусть непродолжительных и зыбких, у тех, кто не страдал от выраженной амнезии. Интеллект этих людей был по большей части посредственным или куда слабее – трудно было представить их в качестве носителей столь аномальной тяги к знаниям и сверхъестественных умственных способностей. Чужеродная сила овладевала ими лишь на мгновение и сразу отступала, оставляя лишь бледное, спешно угасающее воспоминание о сверхчеловеческом ужасе.

За минувшие пятьдесят лет насчитывалось по меньшей мере три подобных случая – последний из них был зарегистрирован всего пятнадцать лет назад. Неужели что-то вслепую тянулось к нам сквозь время из неведомой бездны мироздания? Быть может, то были слабые отголоски чудовищных, омерзительных экспериментов, не подвластных человеческому разумению? Таковы были некоторые из беспорядочных мыслей, что посещали меня в часы слабости – фантазии, подкрепленные легендами, изученными мной в ходе моего исследования. У меня не было сомнений в том, что определенные предания родом из незапамятной древности, неизвестные ни жертвам амнезии, ни их лечащим врачам, были удивительным, невероятным образом связаны с провалами в памяти, схожими с теми, что довелось испытать мне.

При попытке описать природу столь назойливо преследовавших меня снов и видений я все еще чувствую страх. В них сквозило безумие, и временами я в самом деле верил, что схожу с ума. Быть может, то были своеобразные галлюцинации, поражавшие тех, кто страдал от расстройств памяти? В теории, подсознание может стремиться заполнить столь обескураживающие пробелы псевдовоспоминаниями, тем самым рождая необъяснимые, богатые образами бредовые идеи. Именно так (хотя альтернативная фольклорная теория казалась мне более правдоподобной) считало большинство психиатров, помогавших мне в поисках идентичных случаев и подобно мне дивившихся точности открытых мной совпадений. Они не сочли меня невменяемым, поместив мой недуг в ряд нервных болезней. Мое стремление отследить его причину, подвергнуть его анализу вместо того, чтобы отрицать его или попытаться забыть все случившееся, сердечно поощрялось ими согласно принципам психологии. В особенности я ценил советы тех врачей, что обследовали меня в период моей одержимости иной личностью.

Сперва тревоги мои были связаны не со зрительными галлюцинациями, но с более абстрактными материями, о которых я упоминал выше. Кроме того, глубокий, необъяснимый страх порою охватывал меня при мысли о себе самом. Он пробуждался во мне, когда я видел свое тело, словно я воспринимал его совершенно чужим и невообразимо омерзительным. Опуская взгляд, я видел знакомый мне человеческий облик в неброском сером или синем костюме и странным образом успокаивался, но достигал я этого, лишь преодолев неизмеримый ужас. По возможности я избегал зеркал, а брился исключительно в парикмахерских.

Немало времени прошло, прежде чем я начал связывать свои расстроенные чувства с мимолетными видениями, что все чаще посещали меня. Впервые я уловил подобную зависимость, ощутив искусственную, внешнюю преграду, блокировавшую мои воспоминания. Я догадывался, что обрывочные образы, являвшиеся мне, заключают в себе глубинный, жуткий смысл и связаны с моей сущностью, но благодаря настойчивому потустороннему вмешательству я не мог постичь его, равно как и природу данной связи. Затем изменилось мое ощущение времени, и я отчаянно пытался соотнести фрагменты своих снов с пространственно-временным порядком.