Мгла над Инсмутом

Сады, что виднелись повсюду, были пугающе невероятными – невиданные, незнакомые растения склонялись над широкими тропами, вдоль которых стояли монолиты, покрытые искусной резьбой. Преобладали папоротникообразные растительные формы – некоторые были зелеными, иные же бледными, как грибы. Меж ними возвышались призрачные хвощи, чьи стволы напоминали бамбук и были необычайно высокими. В низком, гротескном темно-зеленом подлеске плотно кустились саговниковые и росли хвойные деревья. В геометрически правильных клумбах, рассыпанных среди зарослей, были высажены маленькие, бледные, неизвестные мне цветы. На некоторых террасах и в садах на крышах виднелись крупные, яркие, почти что отталкивающие соцветия; видимо, их вывели искусственно. Грибы немыслимых размеров, форм и цветов пестрили здесь, располагаясь по определенной схеме, свидетельствуя о наличии неизвестной, но хорошо развитой культуры садоводства. Сады на земле были обширнее, и в них прослеживалось стремление сохранить природный беспорядок, но растения на крышах были высажены с большим тщанием и фигурно подстрижены.

Волглое небо почти всегда было скрыто за облаками; иногда я становился свидетелем поражающих воображение ливней. Впрочем, иногда выглядывало солнце, казавшееся непривычно большим, и луна, чьи пятна располагались несколько иначе, чем я привык видеть. Крайне редко небо было совершенно чистым, и я наблюдал созвездия, практически незнакомые мне. Иногда в них я мог различить знакомые очертания, но они редко точь-в-точь повторяли те, что я встречал прежде; по положению тех, что были мне известны, я предположил, что, должно быть, нахожусь в южном земном полушарии, близ тропика Козерога. Жаркий горизонт всегда был едва различим, но я видел, что вокруг города раскинулись необъятные джунгли папоротникообразных, каламитов, лепидодендронов и сигиллярий, глумливо качавших фантастическими кронами в дымке испарений. Время от времени мне казалось, что в небе наблюдается некое движение, но определить его источник в моих ранних видениях не представлялось возможным.

К осени 1914 года в своих снах я иногда непостижимым образом парил над городом и его окрестностями. Я видел бесконечные дороги, что шли сквозь буйные заросли зловещих деревьев с пестрой, желобоватой и пятнистой корой, минуя столь же поразительные города, как тот, которым я постоянно грезил. Я видел невообразимые сооружения из черного и переливчатого камня на полянах и в пролеске, где царил вечный сумрак, пересекал мощеные броды над влажной тьмой болот с абсолютно неразличимой, гротескной растительностью. Однажды я увидел, как на много миль вокруг рассыпались истрепанные временем базальтовые руины, чья архитектура напоминала немногочисленные слепые башни с закругленными вершинами в городе, столь часто являвшемся мне во сне. Однажды мне открылось море – бескрайняя гладь в облаках пара, лежавшая за колоссальными каменными пирсами гигантского города с куполами и арками. Массивные, бесформенные, неведомые тени проплывали над ним; местами виднелись необыкновенные фонтаны.

III

Как я уже говорил, эти невероятные видения не сразу приобрели пугающий оттенок. Несомненно, что многие видели куда более странные сны, сотканные из бессвязных обрывков их повседневной жизни, образов и прочтенных книг, фантастически преображавшихся благодаря бесконтрольным причудам дремавшего сознания. Какое-то время все это казалось мне естественным, хотя раньше я никогда не был склонен видеть столь необычные сны. Я убеждал себя в том, что истоки их ненормальности кроются в неисчислимом множестве обыденных явлений и в них частично отражаются общеизвестные книжные сведения о флоре и жизни доисторического мира пермского и триасового периодов за сто пятьдесят миллионов лет до нашей эры. Однако по прошествии нескольких месяцев со все возрастающей силой начала проявляться их жуткая первооснова. Именно тогда мои сны столь безошибочно стали приобретать вид воспоминаний, и тогда же мой разум начал связывать их со смутным, все возрастающим беспокойством: ощущением заблокированной памяти, своеобразным восприятием времени, чувством тошнотворной подмены моей личности с 1908 по 1913 год и, значительно позже, необъяснимым отвращением к самому себе.