Мгновенная карма

Песня заканчивается, и я осмеливаюсь перевести дух. Возможно, это мой первый вздох с тех пор, как он поднялся на сцену.

Квинт откашливается и кладет микрофон на стойку. Он отступает вглубь сцены, словно не в силах сразу уйти.

Публика взрывается аплодисментами, как это бывает после каждой песни. Квинт непринужденно машет рукой – о, что вы, но, впрочем, мне приятно! – обаятельный как всегда, и уходит со сцены.

И, прежде чем я осознаю это, мои ноги сами несут меня вперед, между столами.

Его губы подрагивают в улыбке, когда он видит меня. Он выглядит болезненно неуверенным, но в то же время полным надежды.

– Я попробовал твой трюк, – говорит он, когда мы приближаемся друг к другу. – Мысленно говорил себе, что это только четыре минуты твоей жизни, Квинт. Ты сможешь пройти через это. Но это только мне кажется, или та песня действительно длится часа два?

– Песни всегда кажутся длиннее, когда ты там, на сцене. Я называю это искривлением времени в караоке.

– А теперь скажи мне. – Его ресницы на мгновение опускаются. Голос звучит тише. – Только честно. Как я справился?

Я не знаю, что сказать. Я едва могу думать, не говоря уже о том, чтобы связать пару слов.

И тогда меня разбирает смех. Смутившись, я зажимаю рот рукой.

Квинт морщится:

– Что, так плохо?

– Нет, – говорю я, осмеливаясь сделать еще один шаг. Он засовывает руки в карманы и тоже делает шаг ко мне. – Я имею в виду, что ты, конечно, не Джон Леннон. Но я слышала и похуже.

– Принято. – Он зажмуривает один глаз. – Мы можем поговорить? Хм… где-нибудь в другом месте?

Я делаю глубокий вдох и киваю.

В зрительном зале пусто, и как только Квинт закрывает за нами дверь, воцаряется зловещая тишина. Я прохожу немного вперед между рядами, чувствуя, что мне нужно пространство, чтобы унять бешено колотящееся сердце. Наконец я поворачиваюсь к нему.

Он стоит, прислонившись к двери. Выражение его лица прямо-таки измученное.

– Я был чудовищем, – говорит он, прежде чем я успеваю что-то сказать. – Я был отвратителен. Я пытался сделать тебе больно, наговорил кучу гадостей, и… – Он глубоко вздыхает. – Я так виноват, Пруденс. Я говорил совсем не то, что думаю.

Я отвожу взгляд. Извинение звучит так неожиданно, так быстро вслед за его песней, что мои эмоции смешались. Я всего лишь клубок чувств. Я хотела этого извинения, правда, но оно не кажется мне выстраданным. Не совсем. Еще нет.

– Ты в этом уверен? – спрашиваю я.

– Пруденс…

– Нет, серьезно. Ты не можешь сказать, что не думал так обо мне, наверное, тысячу раз, прежде чем высказать. Что я критикующая, осуждающая, эгоистичная…

Он вздрагивает и опускает голову.

– Я… да, когда-то… но я не…

– В том-то все и дело, Квинт. – Я собираюсь с духом. – Я не уверена, что ты сказал то, чего нет на самом деле.

Он отрицательно качает головой.

– Кроме той истории с кражей. Я не брала тех денег. Но… действительно думала об этом.

Он поднимает на меня удивленный взгляд.

– Не для себя, не для родителей. На эти деньги я хотела выкупить для Майи ее потерянную сережку. И, честно говоря, до сих пор не знаю, было бы это правильно или нет.

Он задумчиво хмурит брови.

– Ну, наверное, правильнее было бы поговорить об этом с моей мамой. Она помогла бы вернуть сережку.

Я смотрю на него, остолбенев на мгновение. Как у него так получается? Эта этическая дилемма, которая связала меня в узел… как он умудрился разрешить ее так просто, так легко?

– Хм. Наверное, следовало доверить это тебе, – говорю я.

Квинт хмурится.

– Деньги?

– Нет. Не бери в голову.

Я зажмуриваюсь. В самом деле, неважно, что сила космической справедливости досталась мне, как не имеет значения и то, что я, возможно, оказалась не тем человеком, который сумел правильно ею воспользоваться. Я почти уверена, что эта сила уже исчезла.

– Я просто подумала, что твой моральный компас настроен чувствительнее моего.

Квинт ждет, пока я снова посмотрю на него, и отвечает:

– Странно слышать от тебя такое.

– Я знаю.

– Но, спасибо?

– Послушай, я имею в виду… то, что ты говорил и думал обо мне раньше… я не хочу, чтобы это было правдой. – Мой голос становится хриплым, и я знаю, что могу расплакаться в любую минуту. – Я хочу быть доброй и всепрощающей. Человеком, который видит хорошее в других людях, а не… осуждает постоянно. – Я грустно улыбаюсь. – И, когда ты рядом, я становлюсь больше похожей на такого человека.

Я вытираю глаза, прежде чем прольются слезы. Делаю глубокий вдох. И даю отмашку Квинту.

– Ладно. Теперь, когда я все это сказала… можешь вернуться к раскаянию и вымаливать прощение. Наверное, мне не следовало тебя перебивать.

Выражение его лица смягчается.

– Ты знаешь, что делать тебе комплименты чрезвычайно трудно?

Я поднимаю глаза к потолку.

– Значит, и в этом со мной трудно?

– Да, – говорит он с таким напором, что я невольно встаю в позу. – Да, Пруденс. Из всех трудных людей, которых я когда-либо встречал, с тобой труднее всего. – Он раскрывает ладони, изображая беспомощность. – И тем не менее… я все еще очень хочу целовать тебя.

Я фыркаю и тут же закрываю лицо обеими руками.

– Квинт!