Мягкая ткань. Книга 1. Батист

Он открывал рот, не произнося ни звука, а сам в это время думал о том, что кроме открыток, журналов, рисунков, эстампов и книг ничего не привез из Европы в подарок; папе еще можно подарить эстамп, маме он все-таки купил какой-то нелепый платок, но братья, но сестры, конечно, они поймут, ведь он практически бежал из Европы и много присылал им оттуда раньше, какие-то мелочи, пустяки, но все же, все же, царствуй на славу… нет, это неправильно. На последние деньги Даня накупил конфет, печенья, леденцов и, абсолютно обессилев от бесцельного шатания по городу, решил переночевать на Виленском вокзале, где ночью его сильно избили и ограбили – к счастью, саквояж он сдал в камеру хранения, но часы, ремень, фуражку, даже ботинки у него отобрали…

Сидя в поезде, в нелепой чужой одежде, он думал о том, что в августе четырнадцатого, в этом душном, матовом, слепящем августе он пережил странное чувство – будто не возвращается на родину, а покидает ее. И что чувство это стыдное, но понятное. И что все-таки он уже дома. И что Мари будет его ждать.

За последний месяц все эти вокзалы, станции, перроны, платформы, сидячие вагоны, кондукторы, семафоры, сияющие в ночи, буфеты, лавки, на которых теснились бегущие к войне и от войны, железнодорожный воздух и вода, уплывающие пейзажи, города, реки, мосты, мелькающие деревья – вот что стало его родиной, думал Даня, еще не зная, что это стало его родиной навсегда, по крайней мере на долгие, долгие годы…

Глава шестая Револьвер (1917)

Записавшись в ряды народной дружины, Ян как-то резко повзрослел. Хотя в гимназии он появлялся теперь не каждый день, но стал бережнее и аккуратнее относиться к форме и особенно к фуражке. Тулью он чистил щеткой, а кокарду оттирал зубным порошком.

То же самое относилось и к его гимназической куртке. Мама немного ее подшила, и она сидела на нем необыкновенно молодцевато. Пуговицы блестели огнем, а сочетание двух основных цветов – бордового и черного – фантастически ему шло.

Ощущение, что все идет как надо, не оставляло Яна в эти сырые мартовские дни. Он даже не предполагал, что открытое ношение оружия настолько привлечет к нему юные (и не только юные) сердца. Женщины всех возрастов смело заговаривали с ним на улице, поскольку революция отменяла все прежние условности и правила.

Да и было о чем поговорить в эти тревожные, но яркие дни прекрасной незнакомке с юным рыцарем, облаченным в гимназическую форму, с красной повязкой и револьвером «Смит энд Вессон» в желтой праздничной кобуре!

– Извините, молодой человек! Как вы думаете, эта улица сейчас безопасна? Я иду к себе домой, вы понимаете…

– Вас проводить?

– Если у вас есть время…

– Вообще эта улица совершенно безопасна, мадемуазель, но время у меня есть.

– Как вас зовут, можно спросить?

– Ян Каневский.

– Сейчас так страшно, Ян. Всюду вооруженные люди. И не такие, как вы. Я никак не привыкну. Вы меня понимаете?

– Конечно, понимаю. Поэтому я с вами и иду.

– А что входит в ваши обязанности?

– Охранять ваш покой, мадемуазель.

Очень часто подходившие к нему дамы сначала доверчиво брали его под руку, а потом рассказывали по дороге всякие истории.

Там разграбили винный подвал. Тут подняли на штыки городового, сделавшего грубое замечание. Здесь сбросили с крыши пулеметный расчет. Казаки отрубили шашкой руку студенту, выступавшему на митинге. Затоптали лошадью пьяного.

В этих рассказах революция, которая представлялась Яну безусловным благом, выглядела как-то совершенно по-другому. Это даже нельзя было назвать словом «хаос», все-таки хаос несвойственен человеческой жизни и вообще случается довольно редко, разве что где-нибудь в космосе, да и то вряд ли. Нет, это был не хаос, а вот именно что новое устройство жизни.

Ян знал по курсу химии, что есть такое слово «валентность», отрицательная и положительная, когда одни частицы проникают в другие, активно их поглощают или что-то в этом роде. Так вот, наступившее время – это было время частиц, которые активно поглощают друг друга в самом непосредственном смысле, причем не особо задумываясь – зачем.

Особенно поразил Яна рассказ одной девушки, которая уже на подходе к дому, плотоядно глядя на его желтую кобуру, вдруг сама не выдержала своих слов – и внезапно разрыдалась.