Мякин

— Зато есть что пожрать, — радостно заявил Мусьё. — Сегодня так свезло, что вот… — И он вывалил из картонной коробки пару палок колбасы и две буханки хлеба.

— К колбасному заводу пристроился, лысый глаз? — спросил Небритый. — А хлебушка на дороге подобрал?

Мусьё широко улыбнулся, развёл руки в стороны, изображая из себя щедрого парня, осмотрел колбасное изобилие и заявил:

— Ловкие руки — и никакие заводы не нужны!

— Ворюга ты, Мусьё, лысый глаз! — проворчал Небритый.

Мусьё сделал вид, что обиделся, и ответил:

— Как хотите: я принёс, а вы… — Он запнулся и просто добавил:

— Лысый глаз.

— Вот ты, Мяк, применяешь ловкие руки? — недовольно спросил Небритый.

Мяк внимательно осмотрел еду на столе и как-то неуверенно ответил:

— Я применяю… — Он на несколько секунд задумался и продолжил:

— Мне нужна умная голова, так мне кажется.

— Так ему кажется! — повторил Небритый. — А ты, Нуда, что скажешь?

— Я? — удивился Нуда. — Я тут ни при чём. Я могу и не есть эту колбасу. Я уже обедал. А Мусьё — он молодец: видите, как фонарь горит? Всё видно.

— Всё видно, всё видно… — проворчал Небритый. — Иногда видно даже то, что не видно.

— Ты опять сложно говоришь, — ответил Нуда. — Я не люблю, когда сложно. Мяк тоже не любит, когда сложно. — Нуда взглянул на молчаливого Мяка и спросил: — Мяк, ты же не любишь, когда сложно?

— Всегда есть место сложному и простому, — ответил Мяк.

— Сложному есть место? — запротестовал Нуда. — Нет во мне ничего сложного! Вот он я, весь простота! — Он распахнул старую куртку, постучал себя ладонью в грудь и продолжил: — Вот, всё во мне просто, и душа моя простая покоя просит!

— Покоя просит душа? — прохрипел Небритый. — Без фанфарика просит?

Нуда запахнул куртку, поёжился и пробубнил:

— Без фанфарика. Могу и без фанфарика.

Он потрогал свой раненый палец, выставил его на общее обозрение и уверенно заявил:

— На бюллетене я! На бюллетене.

— Пора на работу, — прохрипел Небритый. — Все при деле, а Нуда у нас в санатории.

— На бюллетене я! — повторил Нуда и осторожно погладил свой палец.

С минуту компания молча рассматривала съестное. В ярком свете фонаря колбаса выглядела весьма привлекательно, да и запах, потихоньку поднимавшийся от поверхности стола, будоражил аппетит присутствующих.

Мусьё подхватил одну колбасину, сломал её пополам, откусил приличный кусок и смачно прожевал его. Остальные пристально наблюдали за ним, застыли вроде как в ожидании, что же произойдёт далее. А Мусьё, с удовольствием проглотив первый кусок, повертел шматок колбасы перед своим носом и, прежде чем откусить второй кусок, произнёс:

— Ништяк! Чего ждёте? Ешьте.

Нуда огляделся и, не заметив недовольства в поведении небритого, взял вторую половину колбасины и откусил от неё небольшой кусочек. Небритый несколько раз кашлянул и, закрыв глаза, прохрипел:

— Инстинкт важнее мысли.

А Нуда, ещё не прожевав колбасу, пробормотал:

— Ваши сложности мне ни к чему. Лучше жуйте продукт.

Небритый открыл глаза и, указывая на Нуду, произнёс:

— Ну что ж, Мяк, придётся его на вокзал послать вместо тебя. Пусть поработает на бюллетене.

Мяк очнулся от созерцания фонаря и, кивнув, ответил:

— Я договорюсь. На моё место.

Небритый снова закрыл глаза, откинулся в кресле и прохрипел:

— Ну что, Нуда, пойдёшь на культурную работу? Это не камни ворочать.

Нуда, распробовав еду, жадно поглощал кусок колбасы.

— Что молчишь, камнетёсец? Боишься вокзала?

— Не боюсь, — отреагировал Нуда, отрывая руками кусок хлеба. — Только пусть Мяк научит меня. На базе у меня всё другое было.

Небритый закрыл ладонями глаза и проворчал:

— Да, учиться надо! Всех учить надо! А где взять учителей? Мяк, где взять учителей?

Мяк отошёл от стола, прислонился к тёплой трубе и вспомнил, как его учил дядька. Как заставлял общаться со сверстниками и изживать из себя, как частенько ворчал он, эту интеллигентскую застенчивость.

В дядькином городке, недалеко от вокзала, имелось культурное заведение. Местные называли его клубом, хотя на самом деле это каменное строение с колоннами обзывалось Домом культуры. По выходным для граждан в клубе показывали кино, а в субботние дни вечером (такая уж была традиция) происходили танцы под пластиночную музыку. Старшее поколение относилось к танцевальным мероприятиям без восторгов, даже скорее как к неизбежному негативному явлению, поскольку частенько молодёжь хулиганила там и дело доходило до драки между верхним и нижним городом. Но поскольку танцульки — так эти события называли старики — среди молодёжи были весьма популярны и, как-никак, мало-мальски создавали, как выражалось местное начальство, территорию культурного общения, то субботние танцы проводились регулярно, особенно в зимнее время, когда у городской молодёжи свобода была ограничена холодной погодой.