Мякин

В большом кабинете Мякина усаживают в удобное кресло, всю его голову утыкивают какими-то датчиками с проводами, подсоединяют Мякина к аппаратуре.

— Закройте глаза и сидите спокойно, расслабленно. Старайтесь не двигаться, — слышит он сзади.

Мякин послушно закрывает глаза, пытается расслабиться, немного ёрзает в кресле и затихает.

«Хорошая процедура, — думает он. — Сиди себе и ничего не делай. Только вот ухо сильно зачесалось».

Он старается осторожно подвигать ухом, тихонько сжимает лицевые мышцы, двигает языком, но желаемого результата не получает. Ухо чешется всё сильнее и сильнее.

«Ну влип! — думает Мякин. — Сколько же терпеть эти мучения?»

Он слышит, как сзади разговаривают друг с другом.

— Вот здесь. Да, пожалуй, что-то есть. Это у всех…

Голоса затихают. Ухо продолжает чесаться. Мякин тихонько пытается осуществить отвлекающий манёвр — он осторожно постукивает указательным пальцем по подлокотнику.

— Вам удобно? Вас ничто не беспокоит? — слышит он сзади.

— Нет, — сухо отвечает Мякин и ловит себя на мысли: «Что это я так говорю? У меня же ухо сильно чешется».

— Нет, — машинально повторяет он и чувствует, что ухо перестало чесаться, но заболела шея.

«Плохая процедура», — думает он и ощущает, что проваливается куда-то, и нет уже никакого кабинета, а есть большое поле цветов под ярким солнцем, и его, Мякина, тоже нет. То есть он есть где-то здесь, но тела своего он не чувствует.

— Всё, заканчиваем, — слышит он сзади.

Кто-то аккуратно снимает с него датчики.

— Как вы себя чувствуете? Всё хорошо? — слышит Мякин вопрос и, не открывая глаз, отвечает:

— Всё хорошо, только ухо чесалось.

— Ухо? — переспросили его.

— Да, — ответил Мякин.

— Можно почесать, — ответили ему и добавили: — Всё, процедура закончена. Тихонько вставайте и идите в свою палату.

Мякин открыл глаза, встал, подошёл к дверям кабинета и в нерешительности остановился.

— Вы хотите что-то сказать? — услышал он сзади.

— Так мне и идти? — спросил Мякин.

— Так и идти, — утвердительно ответили ему. — Вас что-то беспокоит?

Мякин дотронулся до дверной ручки — дверь легко открылась. Он ответил: «До свидания» и вышел в коридор.

Коридор обрадовал его просторной пустотой и тишиной. Мякин подошёл к окнам, посмотрел направо, налево. В дальнем конце за столом тосковала дежурная и, не обращая внимание на Мякина, как всегда, листала какой-то журнал.

«Вот бы сейчас удрать отсюда!» — подумал Мякин и повернулся в сторону выхода. Ноги его машинально сделали несколько шагов к вестибюлю, но затем он остановился, взглянул на своё больничное облачение, посмотрел в окно на промозглый пейзаж и подумал: «Сейчас не уйти. Не готов я. Не готов…»

Мякин повернулся в противоположную сторону и без энтузиазма поплёлся к себе в палату.

— Ну что, матрос, отпроцедурился? — пробасил моряк, когда за Мякиным захлопнулась дверь.

— Да, — равнодушно ответил Мякин и с угрюмым лицом подошёл к окну.

Моряк повернулся на спину и снова спросил:

— Что-то ты, матрос, нынче невесел, словно боцман без команды!

Мякин, не оборачиваясь, ответил:

— Поднадоело мне это заведение. Не вижу смысла.

— Не видеть смысла, — повторил моряк, задумался и тяжко вздохнул. — Не видеть смысла в твоём возрасте, матрос, нехорошо, совсем нехорошо. Смысл всегда должен быть, даже тогда, когда кажется, что его нет.

Мякин отвлёкся от окна, повернулся к моряку и удивлённо произнёс:

— Вы что-то сказали мне непонятное. Простите, не уловил.

— Не уловил, — повторил моряк и не спеша встал, прошёлся к двери, потрогал гладкую поверхность и заметил: — А ведь не зашла красавица, но не будем печалиться. Не будем печалиться, матрос? Не будем?

— Не будем, — согласился Мякин и вяло возвратился на своё место.

— Ты, сосед, что-то совсем прокис — так и депресняк можно подхватить, — пробасил Адмирал.

Мякин сел на постель и, кивая, ответил:

— Да, вы, пожалуй, правы. Киснуть не стоит.

— Вот-вот, молодой человек. Это правильная мысль. Был у меня боцман на каботаже — как-то загрустил, на берег перестал ходить. Сидит себе в каюте — на волю не выгнать. С матросами угрюм, как скала перед штормом. Обстановка на посудине образовалась дрянная. Вся морская служба от этого страдает. Я уж старпома к нему (к боцману) подпустил — разведать, как, мол, такие перемены в нём образовались. Возвратился старпом из разведки, докладывает: вроде ничего такого у боцмана и не произошло. Всё как было, так и осталось, а вот печаль морская какая-то прилипла к организму и поглотила боцмана, как пучина заглатывает проржавевший буёк. Думали мы, думали со старпомом, как морскую душу боцманскую починить, ремонт ей капитальный дать. Старпом экзотику разную предлагал: мол, сообщить ему, что на берег его списывают по состоянию, то есть стрессом его шандарахнуть, да всё что-то нам не нравилось. Надо бы что-нибудь весёлое придумать, а что весёлое на каботажке придумаешь? Тягомотина одна. И придумал старпом эту весёлость — поручить боцману худсамодеятельностью заняться.

— Художественной самодеятельностью? — недоумённо повторил Мякин.