Мятежная кровь (СИ)

Шествие замыкала древняя Почетная Военная Гильдия, существовавшая в то время уже около пятисот лет, единственная воинская часть, пользовавшаяся привилегией не подчиняться распоряжениям Высшего Совета, а служить непосредственно самому королю.

Это было блестящее зрелище! Гильдия выступала среди многолюдной толпы, приветствовавшей ее на каждом шагу оглушительными криками.

При въезде процессии в центральную часть города народ встретил ее восторженными криками, благопожеланиями и другими проявлениями искренней любви к своим государям; и Кристоф с Рафаэлем, повернувшись к толпе сияющими лицами, с избытком вознаградили свой народ за его верноподданнические чувства.

В ответ на крики: «Да здравствует Кристоф, повелитель Тамира!», «Да будет благословен Рафаэль, отрада короля!» - они говорили благосклонно: «От всего сердца благодарю мой добрый народ!». И народ с восхищением внимал милостивым словам своих владык.

На одной из улиц какой-то прелестный ребенок в роскошном наряде взошел на подмостки и приветствовал их величества стихами, изливающими почтение и любовь к ним всего народа. Толпа в один голос повторяла слова ребенка.

Рафаэль смотрел на это волнующееся море радостных лиц, и сердце его ликовало; он невероятно гордился Кристофом, и ему казалось, что хотя бы ради этого дня стоило избрать тот путь, которому он безраздельно отдал себя.

На верхнем конце Адоникама город соорудил великолепную арку, под которой тянулись подмостки с одной стороны улицы до другой.

На этих подмостках были выставлены изображения ближайших предков короля. Там сидел король Элам посередине большой белой розы, лепестки которой свивались вокруг него вычурными фестонами; рядом с ним, в красной розе, сидел король Елиаким; руки царственной четы были соединены, на пальцах красовались выставленные напоказ обручальные кольца.

От белой и алой розы тянулся стебель, достигавший вторых подмостков, где был изображен сам Кристоф в огромном золотом цветке вместе с Рафаэлем, во всем их царственном величии. Изображение было увито гирляндами роз, алых, белых и золотых.

Это странное и красивое зрелище привело ликующий народ в такой восторг, что его крики совершенно заглушили слабый голос ребенка, которому поручено было прочесть хвалебные стихи, объясняющие значение этой аллегории.

Но Рафаэль не жалел об этом: верноподданнический рев толпы был для него слаще всяких стихов, даже самых хороших. Когда он повернул к толпе свое сияющее юное лицо, народ заметил сходство с изображением, и снова загремела буря приветствий.

Юноша был так счастлив и взволнован, что перестал замечать холодность рук своего мужа, и отчаянно наслаждался его прикосновениями, помня, что в будущем ему вряд ли придется получать от него ласку и тепло.

Желание все еще одолевало эльфа, и Кристоф, ясно чувствуя это, крепче сжимал его, невольно вдыхая сладостный аромат омеги. Почему-то его очень раздражала мысль, что запах Рафаэля мог учуять кто-то еще, кроме него.

Это странное чувство совершенно ему не нравилось, и его ненависть как будто росла, вздувалась, норовя выплеснуться наружу в виде чего-то ужасного и несправедливого.

Но вот они подъехали к замку Великого Маруана, и Кристоф, спрыгнув, помог спуститься Рафаэлю. Никто этого не заметил, но он мрачно процедил на ухо юноше:

- Перестань меня позорить. Если не научишься подавлять свои желания, во время течки будешь страдать в одиночестве!

Эти слова уязвили Рафаэля в самое сердце. Ему стало бесконечно стыдно, хотя, в сущности, в его реакции на мужа не было ровно ничего унизительного, и этот стыд испепелил его счастливое сияние, отравил всю радость внезапного величия.

Все почести показались ему вдруг лишенными всякой цены, они спали с него, как истлевшие лохмотья. Боль пронзила душу, заставив поникнуть и неуверенно сжаться.

Кристоф схватил его за руку и повел между гудящими шеренгами знати в уже переполненное здание.

Заметив его отуманенное грустью лицо, он испытал мрачное удовлетворение, но тут же, стремясь нанести еще больше мук, наклонился к нему и сказал:

- Не время мечтать, эльф. Народ видит твою поникшую голову и принимает это за дурное предзнаменование. Надеюсь, ты не думаешь, что твое несчастное лицо сломит мою ненависть? Подними голову и улыбнись!

Рафаэль машинально исполнил то, о чем его просили. В его улыбке не было души, но только немногие стояли к нему настолько близко, чтобы заметить это.

Величественная церемония коронации несколько оживила его; он не мог не смотреть на Кристофа, на его прекрасное гордое лицо, когда ему на голову надевали сверкающую золотом корону с шестью треугольными зубьями.

После этого Рафаэля короновали древним золотым обручем, усеянным бесчисленными жемчугами.