Мятежная

Если эрудиты нас поймают, нас обыщут, и я не хочу снова потерять программу симуляции, с помощью которой лихачи пошли в атаку. Но здесь еще и записи камер слежения, во время того момента нападения, когда мы потеряли наших людей. Кадры смерти моих родителей. Все, что осталось у меня. Поскольку альтруисты не фотографируются, это единственная память о том, как выглядели мама с отцом.

Спустя годы мои воспоминания потускнеют… и я забуду их лица навсегда.

Не будь дурой. Это не настолько важно.

Я сильно, до боли, сжимаю в руке диск.

Тогда почему я так переживаю?

— Не глупи, — говорю я вслух. Я хватаю с прикроватного столика лампу. Вытаскиваю вилку из розетки, сдергиваю абажур на кровать и сажусь, глядя на жесткий диск. Смаргивая слезы, бью основанием лампы по корпусу диска. Появляется трещина.

Бью еще несколько раз, пока корпус диска не раскалывается и куски не разлетаются по полу. Я заталкиваю обломки ногой под шкаф и выхожу в коридор, вытирая слезы тыльной стороной ладони.

Спустя пару минут небольшая группа людей в сером, в их числе — Питер, собирается в коридоре и начинает рыться в стопках одежды.

— Трис, — напоминает Калеб. — Ты все еще в сером.

Я хватаюсь за край серой отцовской рубашки и мешкаю.

— Это папина, — говорю я. Если я ее сниму, то придется оставить ее здесь. Я прикусываю губу, чтобы успокоиться. Мне придется от нее избавиться. Это просто одежда. Вот и все.

— Я надену ее под свою, — предлагает Калеб. — Они не увидят.

Я киваю и хватаю со стремительно худеющей стопки одежды красную рубаху. Достаточно большую, чтобы скрыть пистолет. Ныряю в ближайшую комнату, чтобы переодеться. Возвращаюсь в коридор и отдаю Калебу отцовскую, серую. Дверь открыта, и я вижу, как Тобиас запихивает одежду альтруистов в мусорный бак.

— Как думаешь, члены Товарищества станут лгать, чтобы спасти нас? — спрашиваю я, высовываясь в дверь.

— Чтобы предотвратить конфликт? — уточняет Тобиас и кивает: — Станут, точно.

На нем красная рубашка с воротничком и разодранные на одном колене джинсы. Это сочетание выглядит на нем просто глупо.

— Классный прикид, — говорю я.

Он морщит нос, глядя на меня.

— Единственное, что может прикрыть татуировку на шее.

Я нервно улыбаюсь. Я и забыла про татуировки. Но моя одежда вполне хорошо их прячет от посторонних глаз.

Автомобили эрудитов въезжают на территорию Товарищества. Их пять, серебристых с черными крышами. Моторы жужжат, колеса постукивают, перекатываясь через неровности. Я ныряю обратно в дом, Тобиас возится с запором на крышке бака.

Машины останавливаются, двери распахиваются. Выходят пятеро мужчин и женщин в синей одежде Эрудиции.

И еще человек пятнадцать в черной одежде Лихачества.

Когда лихачи подходят ближе, я замечаю у них на руках полоски синей ткани. Это означает союз с Эрудицией. Фракцией, которая поработила их сознание.

Тобиас берет меня за руку и ведет внутрь дома.

— Я не думал, что наша фракция может вести себя настолько глупо, — говорит он. — У тебя есть пистолет?

— Да, — отвечаю я. — Но не уверена, что смогу точно стрелять с левой руки.

— Надо над этим поработать, — говорит он. Инструктор — он и есть инструктор.

— О’кей, — соглашаюсь я, слегка дрожа. — Если живы останемся.

Он проводит ладонями по моим обнаженным предплечьям.

— Слегка поспотыкайся, когда будешь у них на виду, — шепчет он, целуя меня в лоб. — Сделай вид, что насмерть испугалась их оружия. Прикинься божьей коровкой, полной своей противоположностью, — добавляет он, целуя меня в щеку. — И с тобой все будет в порядке.

— О’кей, — снова бормочу я. Дрожащими руками хватаю его за воротник и притягиваю к себе. Целую в губы.

Звонит колокол, раз, два, три. Вызов в столовую, где Товарищество собирается по менее официальным поводам, чем прошлая встреча, на которой мы оказались. Мы присоединяемся к толпе альтруистов, переодетых членами Товарищества.

На ходу я выдергиваю шпильки из волос Сьюзан. Слишком строгий стиль прически для Товарищества. Она еле заметно улыбается мне с благодарностью. Волосы рассыпаются по плечам. Я впервые в жизни вижу ее с такой прической. Даже ее квадратная челюсть стала выглядеть мягче.

Я должна бы вести себя храбрее, чем альтруисты, но, судя по всему, они нервничают меньше меня. Улыбаются друг другу и спокойно идут молча. Слишком тихо. Я протискиваюсь между ними и толкаю в плечо одну из старших женщин.

— Скажите детям, пусть играют в салки, — говорю я ей.

— Салки? — переспрашивает она.

— Они ведут себя слишком почтительно… как Сухари, — говорю я, морщась от слова, которым меня часто звали среди лихачей. — Дети Товарищества всегда шумят и играют. Сделайте так, хорошо?

Женщина касается плеча ближайшего ребенка и что-то шепчет ему. Через пару секунд стайка детей начинает носиться по коридору, уворачиваясь от идущих вперед членов Товарищества, радостно крича.

— Салка! Водишь! Нет, только рукав осалил!