Мятежная

— Надеюсь, когда все закончится, различия между фракциями не будут нас беспокоить. И, думаю, это хорошо.

Я помалкиваю. Мне не хочется начинать спорить с ним. Напоминать ему, как трудно убедить лихачей и правдолюбов объединиться с бесфракционниками в войне с системой фракций. Все может перерасти в новый конфликт.

Открывается дверь, и входит Эдвард. Сегодня у него на глазу синяя повязка. Огромный глаз на когда-то симпатичном лице выглядит забавно, даже гротескно.

— Эдди! — приветствует его кто-то. Но Эдвард уже замечает Питера. Идет через всю комнату, едва не выбивая ногой у кого-то из рук банку. Питер вжимается в стену у двери, будто хочет исчезнуть.

Эдвард останавливается в считаных сантиметрах от него, а потом резко дергается, будто собираясь ударить Питера кулаком. Тот отшатывается назад и стукается головой о стену. Эдвард ухмыляется, бесфракционники смеются.

— При свете дня не такой уж и храбрец, — обращается Эдвард к Эвелин.

— Постарайся не давать ему в руки никаких столовых приборов. Как знать, что ему придет в голову с ними сделать.

Говоря, он выхватывает вилку из руки Питера.

— Отдай — просит парень.

Эдвард хватает Питера свободной рукой за горло и прижимает зубцы вилки ему к кадыку. Питер цепенеет, кровь приливает ему к лицу.

— Молчи, когда я рядом, — цедит Эдвард. — Или в следующий раз я тебе горло проткну.

— Хватит, — говорит Эвелин. Он бросает вилку и отпускает Питера. Идет через всю комнату и садится рядом с человеком, назвавшим его «Эдди».

— Может, вы и не знали, но у Эдварда слегка нестабильная психика, — напоминает Тобиас.

— Я уже поняла, — говорю.

— Тот парень, Дрю, который помог Питеру провернуть дело с ножом для масла, когда его выгнали из Лихачества, попытался прибиться к той же группе бесфракционников, что и Эдвард, — продолжает Тобиас. — Но, как видишь, Дрю поблизости нет.

— Эдвард его убил? — спрашиваю.

— Почти, — отвечает Тобиас. — Видимо, поэтому другая перешедшая, Майра ее звали, да? — ушла от Эдварда. Она слишком мягкая, чтобы терпеть его.

При мысли о Дрю, едва не погибшем в руках Эдварда, у меня холодеет внутри. Дрю и на меня нападал.

— Не хочу я об этом говорить.

— О’кей, — соглашается Тобиас, касаясь моего плеча. — Не трудно снова оказаться в доме альтруистов? Надо было раньше спросить. Если сложно, можем пойти куда-нибудь еще.

Я доедаю второй кусок хлеба. Все дома альтруистов одинаковы, гостиная точно такая же, как в моем доме, и она навевает воспоминания. Особенно если присмотреться повнимательнее. Каждое утро свет проникает сквозь жалюзи, и отец может читать. Каждый вечер мать, постукивая спицами, вяжет. Но я не начинаю задыхаться. Пока.

— Да, трудновато, но не настолько, как можно было бы подумать.

Тобиас приподнимает бровь.

— Правда. Симуляции у эрудитов… помогли мне, каким-то образом. Научили держаться.

Я хмурюсь.

— А может, и нет. Наверное, научили меньше за все держаться.

Это — правильнее.

— Как-нибудь я тебе обо всем расскажу.

Мой голос утихает сам собой.

Он касается моей щеки, несмотря на то, что мы в людной комнате, где разговаривают и смеются, и целует меня.

— Эй, там, Тобиас, — мужчина сидит слева от меня. — Разве ты не вырос у Сухарей? Я-то думал, что вы только… руки друг другу моете, типа.

— Тогда, как думаешь, откуда у альтруистов дети родятся? — приподняв брови, спрашивает Тобиас.

— Призываются к жизни страшным усилием воли, — вмешивается в разговор женщина, сидящая на подлокотнике. — Разве ты не знал, Тобиас?

— Нет, не знал, простите, — ухмыляется он.

Все смеются. Мы смеемся. Похоже, здесь и есть настоящая фракция, к которой принадлежит Тобиас. У них нет особых добродетелей. Они признают все цвета, все добродетели, им принадлежит все.

Я не знаю, что их связывает. Единственное, что у них есть общего — неудача. Какая бы она ни была, она для них — причина достаточная.

Теперь я, наконец, чувствую, кто он такой на самом деле. Но насколько хорошо я знаю Тобиаса, если до сих пор не видела его истинного лица?

Солнце клонится к закату. В районе Альтруизма шумно. Лихачи и бесфракционники слоняются по улицам, у некоторых в руках бутылки, у других — оружие.

Впереди Зик катит Шону в кресле, мимо дома Элис Брюстер, одного из лидеров Альтруизма. Бывшего. Они меня не видят.

— Давай еще раз! — кричит Шона.

— Уверена?

— Да!

— О’кей…

Зик переходит на бег. Когда они отъезжают от меня настолько далеко, что я едва вижу их силуэты, он опирается руками о кресло и отрывает ноги от земли. Оба катятся вместе посреди улицы. Шона визжит, Зик смеется.

Я сворачиваю влево на ближайшем перекрестке и шагаю по выщербленному тротуару к дому, где альтруисты проводили ежемесячные общие собрания фракции. Я давно здесь не была, но хорошо помню, где он. Один квартал — на юг, потом два квартала — на запад.

Солнце опускается к горизонту, я иду вперед. Здания сереют, лишаясь солнечного света.