Мятежники

…Запах гнилой соломы в камере могилевской тюрьмы. Сергей видел себя, едва живого, в жару, обмочившегося, а над собою – искаженное брезгливой гримасой лицо лекаря. Ясно, как будто это было только что, он помнил, как его подняли и посадили на стул. Лекарь, веля светить себе, внимательно рассматривал его плечи и грудь… «Вы, подполковник, врожденный преступник, другого пути для вас не было… Строение тела вашего свидетельствует о сем. Вас не наказывать, вас лечить надобно. Я отпишу государю…».

…Мерное покачивание коляски с решетками на окнах, кандалы на руках и ногах, красные, потрескавшиеся солдатские ладони, с которых – и только так, согласно предписанию – ему полагалось брать пищу… Беспрерывная кровавая рвота после каждой попытки поесть…

…Потом он помнил себя лежащим на узорном паркете возле чьих-то начищенных до блеска сапог, короткий разговор над собою о том, что нужно бы в гошпиталь, иначе кто-то, видимо, владелец сапог, ни за что не ручается… И ответ, что государь не приказывал в гошпиталь, а значит – в крепость.

В конце же всплывало лицо государя, ласковое, приветливое, участливое. Николай Павлович сокрушенно качал головой, увещевал ничего не скрывать и не усугублять своей вины упирательством; говорил, что он, Сергей, – причина несчастия многих невинных жертв. После сего пред мысленным взором узника снова появлялся дощатый пол, а на нем – тело брата. И все начиналось сначала, без остановки, как случайно затверженная наизусть навязчивая мелодия.

Когда Чернышев вошел в восьмой нумер Алексеевского равелина, арестант лежал на кровати и, казалось, мирно спал, завернувшись в грязный халат. Генерал подошел к кровати, взял стул, сел рядом, тронул арестанта за плечо. Тот открыл глаза.

– Государь послал меня сюда, подполковник, – начал генерал, – разговор имею к вам, чрезвычайной важности. От того, как вы воспримите сие, ваша жизнь зависит. Государь просит вас прочесть бумагу, – он вынул из кармана листы. – И согласовывать с сим ответы свои.

Преступник не отвечал. Генерал потряс его за плечо.

– Очнитесь, подполковник!.. Жизнь ваша от этого зависит.

Чернышев увидел, как глаза арестанта широко распахнулись, он сел на кровати.

– Чего вам от меня надобно, ваше превосходительство? – почти крикнул он. – Я все рассказал… Все… что знал. Оставьте меня!

Арестант облизал потрескавшиеся губы, обвел взглядом камеру, и в глазах его генерал явственно прочитал безумие. «Надо бы в гошпиталь…», – подумал Чернышев, но тут же отбросил эту мысль. Безумный этот человек с забинтованной головою месяц тому был совершенно здоров, поднял мятеж, обернувшийся кровью и смертью – и посему генерал изгнал из сердца своего всякую жалость.

– Встать! – сказал он, грозно хмуря брови.

Арестант не двигался, словно опять решив заснуть, теперь – сидя на кровати. Генерал взял его за ворот халата, поднял, прислонил к стене, покрытой, после недавнего наводнения, черными пятнами плесени.

– Вы, верно, думаете, что я буду любезничать с вами? Вы ошибаетесь… Способны ли вы говорить со мною?

Арестант поднял на генерала мутные глаза.

– Способен… Просить вас хочу, ваше превосходительство… Нельзя ли водки достать?… забыться надо мне, хоть на два часа, не могу я так.

– Водки? – генерал презрительно толкнул его обратно на кровать. – В вашем положении? Впрочем, если вы исполните мою просьбу… Вы понимаете меня?

Арестант кивнул головою. Генерал заметил, как он наморщил лоб, будто вспомнив что-то.

– Здесь грязь, пошлость и скука смертная. И нету выхода, – сказал арестант шепотом.

– О чем вы?

– Нет, ничего, свое вспомнил… Простите.

– Вот, прочтите, – генерал протянул листок. – Сии показания… написаны хорошим вашим знакомым… полковником Пестелем.

Арестант взял в руки листок, склонился над ним, пробежал глазами несколько строк.

– Я не могу… – сказал он, отрывая растерянный взгляд от бумаги. – Мы не ради цареубийства действовали… Совещания наши пустыми разговорами были, общество бездействовало… Не верю, чтобы Поль написал сие… Рука не его.

– Почерк писарский, подполковник.

– Не могу. Неправда сие. Не могу…

– Но тогда, вы сами понимаете…

– Нет, не могу. Не надобно водки, ничего не надобно. Оставьте меня, я умереть хочу…

Он смял листок и бросил в угол, затем лег на кровать и с головою укрылся халатом. Генерал поднял бумагу, разгладил, положил в карман. Преступник, раненый и, казалось бы, совершенно лишенный воли, оказался не таким уж и слабым. Приказа приводить его к раскаянию у генерала не было, значит, следовало лучше подготовится к разговору.

2

Выйдя из камеры, генерал подозвал адъютанта, который, казалось, нарочно ждал его в тюремном коридоре.

– Передайте Адлербергу… Выписки из показаний всех, о подполковнике Муравьеве, его друзьях, родственниках, живо… Даю два часа сроку, – он задумчиво поглядел на часы. – С половиною.

Генерал открыл дверь в соседнюю камеру.

Когда через три часа Чернышев вернулся в Комендантский дом, в комнаты, отведенные для работы Комитета, нужные бумаги были уже подготовлены.