Мятежники

Вопросы множились, ответов же на них не прибавлялось. Генерал решил наперед поговорить со старшим братом. Куранты пробили два часа пополудни.

В казематах Трубецкого бастиона было тесно и душно – не то, что в Алексеевском равелине. Отставной подполковник Матвей Муравьев встретил генерала у самой двери: он нервно ходил по камере. Когда Чернышев вошел, он любезно поклонился генералу и жестом показал ему на стул.

– Садитесь, ваше превосходительство. В нынешнем жилище моем сесть больше некуда.

Чернышев опустился на стул.

– Я пришел к вам по поручению государя. Его величество желает знать, здоровы ли вы, не чувствуете ли недостатка в чем? Государь сочувствует вашему горю. По мере сил своих он желает облегчить ваши страдания.

Узник снова поклонился.

– Я благодарен государю за участие… Ежели можно, желал бы священника – исповедаться.

– Хорошо, священник сегодня же будет у вас… Со своей стороны вы должны… оправдать лестное мнение о вас. Государь желает, чтобы признаниями своими вы помогли следствию, – генерал вынул листок с показаниями Пестеля. – Вот, прочтите. Государь ждет, что свои ответы вы согласовывать будете с сим.

Арестант прочел бумагу, пожав плечами, отдал ее генералу.

– Я сделаю, как просит его величество. Мне ныне все равно, что писать. Распорядитесь только снять для меня копию – память изменяет мне.

Отставной подполковник говорил холодно и спокойно, даже чересчур спокойно – словно накануне нервического припадка. Таких заключенных он тоже встречал неоднократно: начинали они с вежливой холодности, с равнодушия, заканчивали же полным признанием. Следователю надлежало только понять, нащупать ту болезненную точку в сознании узника, за которой начинался припадок. Прочитанные генералом показания старшего Муравьева точку эту выдавали слишком явно.

– Вопрос имею к вам, Матвей Иванович, так сказать, личный… Для меня… не как для следователя, а как для того, кто безмерно вам сочувствует… весьма важный. Скажите, почему вы, умный и… мирный человек… не остановили брата вашего? Вы ведь могли остановить, не так ли?

Глаза арестанта уперлись в генерала, он пошатнулся.

– Садитесь, – Чернышев встал и пододвинул стул Матвею.

Матвей механически сел.

– Я не мог, – выдавил он из себя, – он не слушал меня… Я ложился на его пути, умолял… Он не слушал.

– Но вы же старше… он не мог не послушаться… – генерал говорил мягко и вкрадчиво. – Ныне, когда все столь печально окончилось… вы должны были размыслить о сем… Брат ваш болен…

– Вы видели его? Что с ним? – Матвей вскочил.

– Последствия ранения… возле него лучшие врачи, не беспокойтесь… И, все же, отчего все так вышло? Кто-то же должен был иметь влияние? Ведь с кем-то он должен был советоваться….

– Он ни с кем не советовался.

– Сего быть не может… Не скрою от вас: положение его серьезное, и весьма. Государь в гневе, законы против брата вашего. Да вы, верно, и сами понимаете. Помогите мне, я постараюсь облегчить участь его. А для сего мне надо знать, кто подал ему мысль, кто внушил ему, что в деле сем преступном успех может быть…

– Мишка… Это он все придумал, он затеял, он! А ныне вывернуться желает!

Матвей опять вскочил и ударил в стену кулаком. Чернышев ласково приобнял его и посадил на стул.

– Мишка – кто это? Впрочем, кажется, я понял…

Матвей затих, с ужасом глядя на генерала.

– Но… – Чернышев сделал вид, что глубоко задумался. – Бестужев всего лишь подпоручик, а брат ваш – подполковник… Знакомые же ваши общие говорят, что почти не разлучались они, жили вместе… Дружба сия странной мне кажется, Матвей Иванович.

– Я более ничего не скажу…

Арестант покраснел, беспомощно опустив голову. Генерал рассмеялся, дружески потрепал его по плечу.

– А вы уже и так все сказали, что надо… Благодарю вас.

Вернувшись в Комитет, Чернышев обдумал беседу со страшим Муравьевым-Апостолом. Подпоручик действительно влиял на подполковника, и влиял сильно. Следовало понять, чем было вызвано это влияние и как его можно было использовать в деле. Генерал снова взялся за бумаги. «Около Киева жили Сергей Муравьев и Бестужев, странная чета, которая целый год друг друга хвалила наедине, но Бестужев с самого начала так много наделал вздору и непристойностей, что его никто к себе не принимал, а Муравьев, обиженный за своего друга, перестал ездить и даже кланяться», – показывал генерал Орлов.

Куранты пробили три. Чернышев наскоро перекусил и отправился в Невскую куртину. Следовало немедля допросить Бестужева-Рюмина.