Мятежники

Генерал вышел от подпоручика озадаченный. Мальчишку предстояло ломать – это он понял с первых его слов. На первый раз, за дерзость, его необходимо заковать, а для того сделать представление государю, от Комитета. Потом можно на хлеб и воду посадить – и посмотреть, что выйдет из сего. Чернышев поймал себя на мысли, что в сердце его вдруг зародилось искреннее сочувствие: генерал сам себя считал человеком сильным и уважал силу в других. Мальчишка вел он себя достойно, а это среди арестованных по делу о 14-м было редкостью.

«Ничего у подпоручика не выйдет, – подумал Чернышев, – аудиенцию ему Государь даст, но что толку? Если откажется от мысли главным себя выставить, то, пожалуй, может и впрямь жизни лишиться…дурак…»

Впрочем, самое важное генерал узнал. Надо было идти вновь объясняться с Муравьевым-Апостолом.

Арестант восьмого нумера Алексеевского равелина сидел на кровати, поджав под себя ноги. Было видно, что чувствует он себя лучше, чем утром; взгляд его стал намного спокойнее. Когда генерал вошел, он сделал попытку встать.

– Сидите, вы ранены, – генерал махнул рукою и, подойдя к кровати, снова подвинул к ней стул. – Вы по-прежнему отказываетесь согласовать свои показания с тем, что сообщил Пестель?

Арестант кивнул.

– Я не могу говорить то, чего не было. Верно, государь сам правды хочет, а не вымысла.

– Чего хочет государь, о том не нам с вами судить. Ныне он приказывает вам делать то, что я говорю. Более того, вы можете лично писать ему, рассказывать о своих желаниях. И он, по мере возможности, исполнит их.

– Я не могу говорить то, чего не было, – устало повторил преступник. – От показаний моих зависят… судьбы человеческие. И я не смогу, сколь мне ни лестно разрешение Государя…

– Тогда вот, взгляните, – генерал протянул арестанту показания Орлова.

Арестант взял бумагу. Генерал увидел, как руки его задрожали.

– Зачем… сие? Кто это?

– Кто – не ваше дело, подполковник. Ваши сторонники показывают. Подпоручик, кстати, сего не скрывает.

Чернышев лгал, ни о чем подобном мальчишка не говорил.

– Ну?… – нетерпеливо спросил Чернышев.

– Я… я не знаю. Клевета это… И до дела, ныне разбираемого, не имеет никакого отношения.

– Так клевета – или отношения не имеет? Впрочем, разбираться в сем я и вправду не буду. Вы давеча не верили, что Пестель мог дать показания, не соответствующие… как вы полагаете… истине. Но я, лично, вот этой вот рукою привел его к раскаянью… – генерал аккуратно снял перчатку с правой руки, осторожно, дабы не повредить заживающим на костяшках ссадинам, согнул пальцы в кулак, продемонстрировал его арестанту. – Может быть, я несколько перестарался. Он упал без чувств, – продолжил генерал, продолжая задумчиво рассматривать ссадины. – Впрочем, после сего он написал все – что было надобно…

Чернышев с удовольствием заметил, что речь его произвела на Муравьева должное действие. Руки его впились в железные края кровати, в глазах опять промелькнуло безумие.

– Вы… Как можно сие?

– В наш просвещенный век? Отчего ж нельзя? А можно в просвещенный век Государя убивать?

– Пестель никого не убивал…

– Он собирался, что одно и то же. А на ваших руках кровь невинных жертв. И на руках друга вашего тоже…

– Довольно! – арестант вскочил с кровати. – На его руках нет крови! Это я все сделал, я, понимаете? Казните меня, пытайте, что хотите со мной делайте – только Мишу не трогайте! Молю вас…

Генерал почувствовал на своей руке ладонь собеседника. Ладонь была горячая; у преступника был жар, и немалый.

– Перестаньте, Сергей Иванович. Вы не в себе сейчас… Выпейте воды, – Чернышев протянул арестанту кружку.

Муравьев взял кружку и сделал жадный глоток; вода потекла по его небритому подбородку. Чернышев покачал головой. Продолжил:

– Я здесь не за тем, чтобы правды добиваться, пытать вас и казнить… Мне нужно только ваше согласие… отвечать так, как прикажут вам. Иначе же… Я не хочу вас пугать, но представляется мне, что друг ваш… не раскаивается в содеянном. Более того, он мне только что сообщил, будто главный в обществе и им задуман мятеж черниговский. Вы же только волю его исполняли. Сдается мне, что правду говорит он…

– Но это ложь! Он меня спасает, и только… Вы должны понять, ваше превосходительство… Прошу вас… дайте мне свидание, очную ставку с ним. Я скажу ему, я докажу…

– Очные ставки вам дадут… когда нужным сие сочтется. И не с ним одним только. Ныне же брат ваш подтверждает его слова.

Лицо арестанта приняло давешнее безумное выражение, глаза стали мутными; горячей ладонью он крепко, до боли сжал руку Чернышеву.

– Нет! Брат мой не ведает, что он творит! Ему нельзя верить…

– Жаль мне, весьма жаль, но привесть Бестужева к раскаянью, – Чернышев скинул его ладонь, бережно натянул перчатку обратно на руку, – мне все же придется. Уже сейчас представил я государю о заковании его в железа. Учитывая же сие… – генерал взял листок с показаниями Орлова.

– Вы не посмеете, – арестант закрыл лицо руками. – Не надо… Умоляю…

– Уверяю вас, что посмею.