Мятежное православие

Следственная комиссия требовала от Медведева признания, что он участвовал в «умысле» на патриарха, «чтоб его убить или переменить». Здесь тоже фигурировало «доказательство» его «злодейских замыслов» – «Книга о манне хлеба животного». Но эта книга отнюдь не тайная и не злоумышленная, отвечал Сильвестр, о ней не докладывалось патриарху, поскольку сочинение написано по указу царевны Софьи, которой и поднесено за подписью автора{122}. Следователи и здесь не смогли найти криминала. Пришлось возвращаться к извету Филиппа Сапогова, ничем, как мы помним, не подкрепленному. Медведев опроверг измышление платного доносчика на допросе, не помогла розыскной комиссии и очная ставка: ведь Филипп утверждал, что Сильвестр сам ни с того ни с сего рассказал ему, «что он, Селиверстко, с Федькою Шакловитым святейшего патриарха убить умышляли»! Вино у меня Филипп пил, сказал Сильвестр, но о таком фантастическом замысле я ни с кем не говорил – тем более зачем бы стал говорить подобное изветчику?!

Извет Сапогова особенно нравился следственной комиссии тем, что позволял представить Заиконоспасский монастырь, где во время полемики о пресуществлении собиралось много людей, как некое «гнездилище заговорщиков». Захаживали туда и многие из обвиняемых. К великому огорчению следователей, Медведев спокойно и непротиворечиво объяснил, с кем и на какой почве он был знаком, о чем у них шли речи (в том числе рассказывал о работе с Шакловитым над рацеями). Обвиняемый дал понять, что никоим образом не виноват в том, что люди не хотели позволить патриарху его тайно сослать; сам он, как известно, давно отпрашивался из Москвы в Соловецкий или Пустозерский монастырь. Со многими из приходивших «опасать его от святейшего патриарха» Сильвестр никогда даже не говорил.

Обвинения рассыпались одно за другим, но розыскная комиссия не сдавалась. В дело могла пригодиться любая мелочь, любое слово, «вычесанное» из груды показаний. Например, комиссию интересовало, говорил ли Сильвестр стрельцу Демке Лаврентьеву во время августовского 1689 года «смятения»: «Молитесь Богу, чтоб Бог дал утишение»? Да, говорил, отвечал Медведев, удивляясь, что в этих словах могло заинтересовать следствие, где тут крамола? Крамолу, разумеется, можно было найти во всем.

Так, однажды явился в Кремль некий юродивый Ивашка, который «бывал в исступлении ума почасту» и начал вопить странные слова, весьма близкие, впрочем, к политическим реалиям: «Хотя де… Петра Алексеевича… сторона и повезет, и того много будет если на десять дней, а потом опять будет сильна рука… Софии Алексеевны». Юродивого, разумеется, взяли в приказ, ибо «видения», на которые он ссылался, сильно напоминали волхование, а колдовства (да еще в связи с царской фамилией) многие опасались. Заинтересовалась им и царевна Софья, которая выслушала эту часть «предсказания» не без удовольствия.

Шакловитый даже возомнил, будто юродивого «прислали с теми словами Нил и Нектарий чудотворцы». Перед тем как вести умалишенного к царевне, Шакловитый показал его Медведеву «для свидетельства юродства». На том дело и кончилось – юродивого отослали под охраной стрельцов обратно в Нилову пустынь, чтоб народ не смущал. Об этой истории Медведев тогда рассказал как о занятном эпизоде своему знакомому, а тот при удобном случае поведал о нем следственной комиссии. Сильвестр разъяснил обстоятельства дела, но то, что он передавал слова Ивашки своему знакомому, было расценено как преступная пропаганда против Петра!

Мало того, розыскная комиссия решила докопаться до «корней и нитей» и завела особое дело на юродивого Ивашку, длившееся с 15 октября по 10 декабря 1689 года. Ивашку доставили из Ниловой пустыни в столицу, расспросам подвергся игумен Ниловой пустыни и ее братия, по делу была составлена докладная выписка, а приговор утвержден царями. Ивашка был «за его воровство, что он… будучи на Москве, говорил непристойные слова», нещадно бит батогами и отослан обратно в Нилову пустынь в заточение. Эта жестокость по отношению к охраняемому народным поверьем сумасшедшему объяснялась, среди прочего, тем, что сыщики докопались до его связи… со двором патриарха Иоакима! Ивашка сразу признался, что научил его говорить все эти слова человек у Чудова монастыря (резиденции патриарха)[10]. При этом слова о Петре и Софье оказались второстепенными, а главное, он должен был поведать царевне, «что в полках большой изменит и от того-де будет худо, не попустит-де его Бог, что он за святую церковь не станет». «Большой» – это генералиссимус князь Василий Голицын, которого патриарх Иоаким люто ненавидел и всячески поносил в проповедях{123}.