Midnight in Moscow

Когда я был послом США в России, Путин был российским государством. Вячеслав Володин, занимавший пост председателя Государственной думы в то время, когда я служил в Москве, однажды знаменито сказал: "Сегодня нет России, если нет Путина", и, как заявил бы любой хороший чекист, "любое нападение на Путина - это нападение на Россию". Власть Путина и продолжение его правления были его единственными целями, и, как заметил Кеннан о российских лидерах, "стремясь к безопасности своего правления, они [готовы] не признавать никаких ограничений, ни божеских, ни человеческих, на характер своих методов".

Мой второй вывод заключался в том, что, сохраняя власть государства в лице Путина, российское руководство беззастенчиво выдвигает любую позицию или аргумент, независимо от того, насколько они контрфактичны или аисторичны, которые полезны для поддержки Путина (государства) в любой момент. Таким образом, при защите путинской власти не существовало "правды". По словам Кеннана, "само пренебрежение русских к объективной истине - более того, их неверие в ее существование - заставляет их рассматривать все изложенные факты как инструменты для достижения той или иной скрытой цели". В 2020 году, как и во многие предыдущие годы, этой целью была защита государства. А государство, в свою очередь, - Путина.

Мой третий вывод заключался в том, что в России не может быть независимых источников власти, помимо Путина и Кремля, и поэтому он требует "подчинения или уничтожения всех конкурирующих сил". Как и в случае с российскими лидерами на протяжении всей истории, при Путине никому другому не будет позволено обрести власть, неподвластную ему. Таким образом, как заметил Кеннан о Сталине, в поле его господства попала "Русская православная церковь с ее зарубежными филиалами". Я часто с горечью говорил своим коллегам по посольству, что в России нет ничего святого. Путин и ФСБ использовали Русскую православную церковь так же, как Сталин во время Второй мировой войны. До войны именно Сталин одобрял гонения на священников и Церковь, но после немецкого вторжения в июне 1941 года он обратился к Церкви и ее истории, чтобы поднять русский народ на защиту своей родины и древней христианской цивилизации. Путин опирался на Церковь точно так же, когда продвигал и защищал образ России и ее цивилизации, находящейся в осаде декадентского Запада. Церковь, безусловно, находилась под его влиянием (ходили слухи о том, что в семинариях обучаются сотрудники ФСБ под прикрытием), и она оказалась для него, как и для его предшественников, полезным инструментом.

Отсюда вытекает мой четвертый вывод: необходимость в грозном внешнем враге сохраняется. Кеннан ссылался на "мощные руки русской истории и традиции", когда писал, что

Невротический взгляд Кремля на мировые дела - это традиционное и инстинктивное российское чувство незащищенности. Изначально это была неуверенность мирного земледельческого народа, пытающегося жить на [обширной] открытой равнине по соседству со свирепыми кочевыми народами. По мере того как Россия вступала в контакт с экономически развитым Западом, к этому добавился страх перед более компетентными, более мощными, более высокоорганизованными обществами в этом регионе. Но этот последний тип неуверенности в себе был тем, от чего страдали скорее русские правители, чем русский народ; ибо русские правители неизменно чувствовали, что их правление относительно архаично по форме, хрупко и искусственно по своей психологической основе, не выдерживает сравнения или контакта с политическими системами западных стран.

Зловещая иностранная сила использовалась Сталиным, как и Путиным, в качестве обоснования для подавления внутреннего инакомыслия и для сохранения власти и авторитета перед лицом угрозы со стороны Запада. Действительно, для Путина, как и для Сталина, "угроза, исходящая [российскому] обществу от мира за его пределами, основана не на реалиях внешнего антагонизма, а на необходимости объяснения сохранения диктаторской власти внутри страны".

Идея иностранной угрозы в сочетании с неуверенностью россиян в своей состоятельности и технологическом развитии российского общества по сравнению с Западом породила ядовитое варево враждебности и паранойи. Все это затрудняло для Соединенных Штатов развитие продуктивных отношений с Россией. Всегда присутствовало чувство зависти и недоверия.

Мне показалось странным, что мои собственные взгляды на Путина и его правительство нашли отражение в работах Кеннана семидесятипятилетней давности - американца, описывавшего коммунистическое правительство под руководством Иосифа Сталина в прошлом веке. В каком-то смысле Кеннан был моей музой, поскольку я хранил на своем столе в посольстве изрезанные копии его "Длинной телеграммы" и статьи X. Мне было трудно избежать его присутствия, потому что в моем кабинете был пристроенный конференц-зал, который Госдепартамент назвал в его честь, с книжным шкафом, где хранились все книги, написанные им за долгую карьеру.