Миф абсолютизма. Перемены и преемственность в развитии западноевропейской монархии раннего Нового времени

Теоретически монархи всегда были источником права в том плане, что их власть давала законам существование и силу. Это верно в отношении как Англии, так и Франции. От Тюдоров до Ганноверской династии формула статутов оставалась одинаковой: «Да будет так именем Его наисовершенного Королевского Величества, по совету и с одобрения духовных и светских лордов, и общин, собравшихся в парламенте». В XVIII столетии это было простым набором слов. Так же обстояло дело с многократно повторявшейся характеристикой законодательного суверенитета Бурбонов, «sans d'ependance et sans partage», то есть «независимого и неделимого». Игнорируя английскую формулу как забавный архаизм, французскую историки считают точной характеристикой конституции этой страны.

Паркер показал, что историки «абсолютизма», возможно, ошибаются, придавая слишком большое значение законодательному суверенитету короля. В юридической теории (и практике) он занимал гораздо более скромное положение, чем предполагалось ранее. Записи реформ и сочинения теоретиков, таких как Лебрет и Дома, характеризуют монарха как гаранта правосудия, а не как законодателя. Власть концентрировалась в центре юридической системы вовсе не из-за рассуждений о всесилии законода-

¹Treasure G. 1985. The Making of Modern Europe 1648-1780.Methuen. P. 182.

²Ullmann W. 1965. AHistory of Political Thought: The Middle Ages. Penguin.

P. 57, 89-90, 133.

тельной воли короля. Это было обусловлено главным образом необходимостью третейского суда над притязаниями соревнующихся фракций. Суверенитет предполагает принуждение, однако такова была адекватная реакция на сложившиеся обстоятельства. Судебная машина, как и административная система в целом, была вовлечена в систему патронажа и раздиралась усобицами соперничавших кланов. Мы допускаем анахронизм, предполагая, что решения диктовались надличностными правовыми установками. Однако в высших судах страны гораздо важнее было обладать личным влиянием. Борьба шла преимущественно за судебные и финансовые должности, за право их занимать, а также за размеры должностных полномочий. В 1681 году двадцать четыре претендента оспаривали право унаследовать одну должность. Большую часть времени суды улаживали свои собственные дела. Таким образом, изображать Людовика XIV отдающим приказы всем и каждому совершенно неуместно. Его правительство слишком много энергии тратило на разрешение своих внутренних проблем.¹

Историки преувеличивают и влияние римского права на проявления «абсолютизма» в законодательстве. Как уже было показано выше, знаменитые строки Ульпиана и в самом деле дали основание приписывать «абсолютным» (в традиционном смысле слова) монархам своеобразный девиз: «То, что решил государь, имеет силу закона». Историки редко дочитывают эту фразу до конца, где говорится: «Особым указом, касающимся его правления, народ сообщил ему и возложил на него полноту управления и власти». Юристы XVII века читали ее и понимали, что слова Ульпиана могут быть истолкованы и в духе концепции народного суверенитета. Кроме того, они знали, что римское наследие использовалось преимущественно в частном праве, регулировавшем отношения отдельных людей, а не в праве публичном или конституционном. Сегодня кажется, что французские и немецкие юристы и чиновники не просто не захотели использовать римское право: они сознательно его опровергали. Некоторые исследователи признавали влияние римского права на формирование понятия «raison d''etat», то есть права монарха преступать закон и ограничивать свободы в чрезвычайных ситуациях. Несомненно, подобные меры применялись еще в Средние века, объявлялись правительством временными и неизменно такими и оказывались. Временные изменения не влекли за собой существенных перемен. Введение невотированного налога, например капитации 1690–х годов, было предметом отчаянной борьбы между королем и судьями парламента, связывалось с конкретным чрезвычайным положением и отменялось тотчас же после устранения трудностей. «Raison d''etat» был временным экстра-

¹Parker D. 1989. Sovereignty, Absolutism and the Function of Law in Seventeenth-Century France //Past and Present,122. P. 36-74.

ординарным средством, а вовсе не троянским конем, в котором крылась новая «абсолютистская» система.¹