Миф о 1648 годе: класс, геополитика и создание современных международных отношений

Утверждение Майкла Манна, согласно которому XII в. стал «зачатком перехода к капитализму», становится поэтому весьма спорным [Mann. 1986. Р. 373–415]. Применяя свою модель «ИЭВП», предполагающую независимость друг от друга четырех источников общественной власти (идеологического, экономического, военного и политического), к Высокому Средневековью, Манн доказывает, что этот «зачаток перехода к капитализму» стал результатом сочетания факторов, связываемых вместе в суммарном объяснении общеисторического подъема Запада. С одной стороны, «безголовая», то есть политически фрагментированная природа феодальной геополитики, обеспечила торговцам и иным экономическим акторам существенный уровень экономической и политической автономии. С другой стороны, возрождение торговли, которому сопутствовал технологический прогресс, интенсификация агрикультуры и миротворческий рационально-нормативный порядок христианства определили ту траекторию динамического развития Европы, которая в конечном счете привела к индустриальной революции^[73]. Аналогичным образом и Фернан Бродель предполагал, что экономический подъем XIII в. стал первым пробным прогоном современной капиталистической миросистемы, объединившим разные регионы с разными условиями труда постоянными торговыми связями и тем самым запустившим современный цикл сменяющих друг друга капиталистических миросистем [Бродель. 1992. С. 87]. Однако расширение торговли не было прорывом – постепенным или революционным – в сторону капитализма. Скорее, оно было продолжением стародавней практики «купить подешевле – продать подороже». Поэтому подъем городов в период высокого Средневековья структурно оставался связанным с докапиталистическим контекстом.

Схемы экспансии: социально единое и географически неравномерное развитие

Начиная с середины XI в., посткаролингская знать начала победоносное шествие в сторону европейской периферии. Вассально-ленные отношения вводились и приспосабливались к господствующим экосоциальным условиям, впервые создавая гомогенную в культурном и географическом отношении Европу. На юго-западе испанская Реконкиста начала оттеснять арабских правителей к их последней континентальной цитадели, Гренадскому королевству, взамен насаждая феодальные структуры. На востоке саксонская аристократия начала свое впечатляющее расселение на восток, феодализируя и германизируя центрально-восточную Европу, а также южное и восточное балтийское побережье. На юге и юго-востоке норманны завоевали южную Италию и Сицилию, а в течение столетия появились государства крестоносцев в Леванте. На севере франко-норманны покорили англосаксонскую Англию, а в последующие столетия, в период завоевания Уэльса, Шотландии и Ирландии, оттеснили кельтов вглубь Британских островов или на побережья. Наконец, сама Франция претерпела драматичный процесс феодального формирования государств, в результате которого режим баналитета был преобразован в объединенную феодальную монархию.

Ганс Дельбрюк интерпретирует одновременность четырех этих внешних движений как результат действий отчаявшихся рыцарей центральной Европы:

…Все те представители низшего военного слоя, кто постоянно движутся вверх, приближаются тем самым к статусу аристократии – можно было бы даже сказать, к статусу правящей аристократии. Норманны, завоевавшие Англию, южную Италию и Сицилию, по своему происхождению были не только скандинавами, но и военными самых разных кровей, связавшими себя с ядром, образованном норманнами. Расширение гегемонии немецких рыцарей на Италию дало многим из них возможность достичь более высокой позиции и богатства. Непрерывное продвижение немецкой колонизации на восток создавало постоянно растущие территории для новых правящих семей. Французы стали основным ядром контингента крестовых походов, которые также предполагали колонизационное движение. Испанцы на своем полуострове продвигались вперед, тесня мавров [Дельбрюк. 2001. С. 226] (см. также: [Wolf. 1982. Р. 104–108]).