Миф о Христе. Том I

Автор настоящей работы до сих пор надеялся, что среди историков христианства найдется кто-нибудь, способный сделать из критики евангелий выводы, которые давно уже напрашиваются сами собой. Но так как надежды автора не осуществились, ибо в богословских кругах по-прежнему спокойно продолжают обосновывать свои религиозные Воззрения «фактом» исторического Иисуса, расценивая этот «факт», как недосягаемую вершину, как Непревзойденный образец религиозного развития личности, то автор решил, что не приходится долее медлить с изложением собственных воззрений, которые давно уже у него выработались на основании исследований специалистов, и взял на себя неблагодарную задачу собрать воедино все соображения, которые говорят против гипотезы исторического Иисуса. Всякий, кто в качестве «неспециалиста» решается проникнуть в область чужой науки и высказать взгляды, противоположные воззрениям официальных представителей этой науки, должен быть готов к тому, что его обвинять в «ненаучности», в «дилетантизме», «в методологической невыдержанности», что его будут третировать, как совершеннейшего невежду. Такова была до сих пор судьба всех, кто, сам не будучи богословом, высказывался против существования исторического Иисуса; так случилось и с автором Настоящей книги после выхода в свет ее первого издания. Ему бросались упреки в Недостаточной исторической выучке, в предвзятости, в неспособности к подлинному историческому исследованию, Научному подходу и т. д.; ему ставили на вид, что отстаиваемые им взгляды были у него уже готовы, прежде Чем он приступил к исследованию вопроса, как будто предвзятость не является отличительной чертой как раз тех богословов, которые пишут об историческом Иисусе. Ведь, именно эти богословы приступают к решению вопроса с заранее установленным заданием доказать, обосновать и отстоять достоверность новозаветных книг. Всякий, кто более или менее знаком с богословской наукой, знает, что «методом» богословы признают только такие приемы, которые ими самими вырабатываются, что хваленая «научность» основана у Них очень часто на чисто-случайных и личных точках зрения. Так, например, мы видим, что теолог Клемен в своем изыскании относительно методов религиозно-исторического объяснения нового завета совершенно серьезно задается вопросом, нельзя ли избавиться от выводов авторов, не только в роде Бауэра, но даже Йенсена и Смита, доходящих, в конце концов, до отрицания подлинности всех посланий Павла и историчности всего или почти всего предания об Иисусе. Тот же Клемен выдвигает следующее изумительное методологическое положение: «Религиозно-историческое объяснение совершенно немыслимо, вернее — несостоятельно, если оно принуждает к бессодержательным заключениям или исходит из бессодержательных предположений», говорит Клемен, совершенно определенно намекая этим на тех, кто отрицает исторического Иисуса. Впрочем, как известно, весь «метод» «критической теологии» заключается в том, чтобы заранее разработанный образ Иисуса — «основоположника» (создателя, зачинателя) христианской религии, представляющегося нашим либералам благочестивым моралистом-проповедником, Иисуса, «олицетворяющего самый благородный индивидуализм», воплощающего в себе новейший идеал личности, — чтобы этот самый образ, вытканный модными течениями нашего богословия, привнести в евангелия и уже с этим заранее изготовленным масштабом в руках совершить критический обзор их содержания. Богословие исходит из убеждения, что исторический Иисус был чем-то в роде «предпосылки новейшего религиозного сознания». Оно полагает, что в том «нравственно-религиозном ядре» евангелий, которое подходит для всех времен и эпох, что в этом-то ядре и таится подлинно историческое содержание евангелий. Богословию действительно удается путем устранения всех черт, которые почему-либо не подходят к этому «ядру», путем признания историчным только того, что в евангелиях является «вечно-человеческим», «современным», нарисовать свой «строго научный» образ Иисуса. Если мы все это примем во внимание, то разговоры о «ненаучности» и о «методе» потеряют для нас остроту и особенно волновать нас не станут. Приходится также крайне удивляться еще тому, что именно философу запрещают говорить о богословских вещах. Как будто царящий ныне между обеими этими областями мир и заметное сближение между теологией и философией не показывают достаточно ярко, что и тут, и там не все благополучно, что давно уже пора кому-нибудь из философов нарушить этот роковой для обеих сторон мнимый мир. Помните, что говорил Лессинг: «С ортодоксией у нас дело обстояло, благодарение богу, довольно сносно. Между ней и философией воздвигли перегородку, за которой каждая из них могла продолжать свой путь, не мешая соседке. Что же делается ныне? Перегородка убирается, и из нас под предлогом превращения нас в разумных христиан делают крайне неразумных философов».