Читаем Миф о Христе. Том I полностью

Синоптические евангелия оставляют открытым вопрос, имеем ли мы в них дело с обоготворенным человеком, или с вочеловечившимся богом. Но из предыдущего изложения мы уже знаем, что в евангельском Иисусе приходится видеть вочеловечившегося бога. Жизнь Иисуса, как она описана в евангелиях, была первоначально религиозным мифом, который впоследствии был претворен в исторический рассказ. Большая часть великих героев тех легенд, которые сами себя выдают за исторические рассказы, являются подобными вочеловечившимися богами. Стоит только вспомнить Язона, Геракла, Ахилла, Тезея, Персея, Зигфрида и т. д., в лице которых мы имеем не что иное, как древних арийских солнечных богов, борющихся с силами тьмы и смерти. Да, процесс превращения древних богов в людей, сохраняющих, впрочем, ореол божественности, был весьма обычен для религиозных воззрений древности, тогда как обратное явление, возвышение людей до роли божества, имело место только в самые ранние эпохи человеческого культурного развития или только в периоды нравственного и социального упадка, когда собачья преданность, рабьи чувства и Недостойная лесть не останавливались перед тем, чтобы какого-нибудь выдающегося человека вознести еще при жизни его или после смерти на высоту божества. Так называемая «библейская история» содержит в себе многочисленные примеры очеловеченных божеств: достаточно напомнить о патриархах, об Иосифе, Иисусе Навине, Самсоне, Эсфири, Мордехае, Гамале, Симоне-волхве, Элимасе-волшебнике и т. д. Они вначале были богами, и жизнеописание их является историческим одеянием, в которое облечены древне-семитические звездные и солнечные мифы. И если мы отнюдь не сомневаемся в том, что Моисей, основоположник ветхого завета, является вымышленным образом, что «история» Моисея сочинена иерусалимскими жрецами, чтобы сослаться на его авторитет и именем его санкционировать жреческий «закон», если мы не сомневаемся, что иудейские священники в своем стремлении утвердить авторитет «закона», перевернули вверх ногами и подделали всю израильскую историю, поставив заключительный аккорд религиозного развития иудеев (синайское законодательство) в начале истории иудейского народа, то почему же то, что могло случиться с Моисеем, не могло повториться с Иисусом, почему нельзя предположить, что основоположник нового завета является подобно основоположнику ветхого достоянием благочестивой легенды? Ведь, даже греки превратили, по словам Геродота, из национальных соображений древнефиникийского бога Геракла в отечественного героя, сроднив, таким образом, чужеземного бога со своим кругом религиозных представлений. Надо вспомнить также и о том, как сильна у людей Востока склонность претворять в «историю» собственные интимные переживания и мысли. Перенесение исторического в область мифа и претворение мифа в «историю» является для восточного человека, как это с полной ясностью показано исследованиями Винклера, Шрадера, Йенсена и т. д., столь естественным и само собою разумеющимся явлением, что даже в рассказах ветхого завета еле возможно выделить действительное «историческое ядро» из-под его quasi-исторической оболочки. А, ведь, семитическое мышление в древности совершенно не было способно отличить фантастику от действительности! Конечно, Ренан преувеличивает, когда утверждает, что семиты не имели и не создали собственной мифологии. Но то, что семиты неспособны были мифические образы и события, даже полученные из других рук, рассматривать и сохранять в качестве мифов, что они все мифическое претворяли в человеческое и «историческое», приурочивая мифические образы и события к какому-нибудь определенному времени и месту, в этом никаких сомнений быть не может. «Бог семитов прикреплен к месту и предмету, это — «Genius loci» (местный гений), — говорит Винклер. Но если какой-нибудь миф особенно нуждался в приурочении его к определенному месту, в претворении метафизической идеи, которая в нем заключалась, в цепь исторических событий, то это именно и был миф о жертвующем собой за человечество боге-спасителе, который в образе человеческом живет среди людей, страдает вместе с ними, умирает за них и, преодолев темные силы смерти, воскресает, чтобы вернуться в свою небесную отчизну.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Библия. Историческое и литературное введение в Священное Писание
Библия. Историческое и литературное введение в Священное Писание

Барт Эрман, профессор религиоведения Университета Северной Каролины в Чапел-Хилл, доктор богословия, автор более двадцати научных и научно-популярных книг о Библии, жизни Иисуса и истории раннего христианства, свою настоящую книгу посвятил исследованию еврейских и христианских писаний, составивших Библию, которые рассказывают о Древнем Израиле и раннем христианстве. Автор рассматривает Писание с исторической и литературной точек зрения: пытается объяснить, почему оно сложно для во(приятия, рассказывает о ранних израильских пророках и пророках времен Вавилонского плена, о поэтах и сказителях Древнего Израиля и Посланиях Павла… Таким образом подводит к пониманию, что Библия играет ключевую роль в истории европейской цивилизации.

Барт Д. Эрман

Христианство / Религия
Святость и святые в русской духовной культуре. Том II. Три века христианства на Руси (XII–XIV вв.)
Святость и святые в русской духовной культуре. Том II. Три века христианства на Руси (XII–XIV вв.)

Книга посвящена исследованию святости в русской духовной культуре. Данный том охватывает три века — XII–XIV, от последних десятилетий перед монголо–татарским нашествием до победы на Куликовом поле, от предельного раздробления Руси на уделы до века собирания земель Северо–Восточной Руси вокруг Москвы. В этом историческом отрезке многое складывается совсем по–иному, чем в первом веке христианства на Руси. Но и внутри этого периода нет единства, как видно из широкого историко–панорамного обзора эпохи. Святость в это время воплощается в основном в двух типах — святых благоверных князьях и святителях. Наиболее диагностически важные фигуры, рассматриваемые в этом томе, — два парадоксальных (хотя и по–разному) святых — «чужой свой» Антоний Римлянин и «святой еретик» Авраамий Смоленский, относящиеся к до татарскому времени, епископ Владимирский Серапион, свидетель разгрома Руси, сформулировавший идею покаяния за грехи, окормитель духовного стада в страшное лихолетье, и, наконец и прежде всего, величайший русский святой, служитель пресвятой Троицы во имя того духа согласия, который одолевает «ненавистную раздельность мира», преподобный Сергий Радонежский. Им отмечена высшая точка святости, достигнутая на Руси.

Владимир Николаевич Топоров

Религия, религиозная литература / Христианство / Эзотерика