Миф о Христе. Том II

Далее, у Евсевия находится заметка о происхождении не только евангелия Марка, но и евангелия Матфея, чему историческая теология придает огромное значение, и в данном случае свидетелем является опять-таки Папий. «Матфей, — читаем там, — записал на еврейском языке изречения господни, и всякий переводил их, как умел». При этом теологи без всяких околичностей предполагают, что «изречения господни» являются изречениями исторического Иисуса, а возможно, что так думал уже и сам Папий, хотя он не приводит имени Иисуса, и хотя мы также обыкновенно в древнехристианской литературе, как, напр. в учении 12 апостолов, в послании Иакова, встречаем словеса господни, которые приводятся в качестве словес не Иисуса, а явно представляют собой только изречения древнейших пророческих учителей, так наз. апостолов. Ведь, выражение «словеса господни» часто обозначает только такие изречения, которые были произнесены выдающимися религиозными деятелями и были приписаны прямому вдохновению святого духа; они означают еще и предписания ветхого завета: «словеса господни», т. е. словеса бога Израилева. При этом историческая критика сомневается не только в еврейском или, вернее, арамейском характере подлинника и, в противоположность Палию, утверждает, что первые записи об Иисусе, напротив того, были на греческом языке; даже тожество его автора с евангельским Матфеем неверно, ибо мытарь, которого, — по свид. ев. Марка 2, 14, — призывает Иисус, и в котором подозревают автора евангелия, означает не Матфея, а Левия, сына Алфея, который, по-видимому, только впоследствии был отожествлен с апостолом Матфеем. И это теологи называют «хорошим преданием»! Это соображение нельзя устранить тем, что предполагаемые речения Иисуса, «словеса господни» Папия, которые, будто бы, собрал Матфей, принадлежат не отдельной определенной личности, какому-то историческому Иисусу, а только позднее были вложены в уста ему. Да и в таком случае эта вторая заметка Папия о Матфее не может доказывать существования какой-нибудь связи евангелий с жизнью исторического Иисуса. Из заметки мы узнаем только то, что во втором веке существовали так наз. «речения господни», которые в отношении точного текста не раз расходятся друг с другом, и что это различие приписывают разнородным переводам одного общего источника, признавая автором их некоего Матфея, имя которого фигурировало среди имен так наз. учеников Иисуса.

Как известно, в настоящее время на этом «хорошем предании» базируется «теория двух источников» современной критической теологии. Согласно этой теории, евангелие Марка или, лучше сказать, более ранний остов последнего, так наз. перво-Марк, образует один источник трех существующих у нас теперь синоптиков ; в нем были описаны дела Иисуса. Вторым же источником является так наз. «источник речей или изречений» в упомянутых Папием записях Матфея, в так наз. перво-Матфее. Наши нынешние Матфей и Лука свое изображение деяний Иисуса почерпнули независимо друг от друга из перво-евангелия Марка, а речи Иисуса они позаимствовали из «источника изречений». Кроме же того, каждый из них имеет еще свое собственное, «отдельное имущество», которого не было в источнике изречений и перво-Марке и которое, вероятно, восходит к устному преданию. При этом, однако, различные исследователи не раз расходятся друг с другом. Так, одни утверждают, что в перво-Матфее содержались также рассказы из жизни Иисуса, а в перво-Марке также и речи Иисуса. Другие допускают существование, кроме перво-Матфея и перво-Марка, еще прототипа Луки, который, по мнению Арнольда Мейера, был, быть может, даже еще древнее нашего Марка и, кроме истории рождества и детства Иисуса, содержал также те притчи и рассказы, которые клонятся к прославлению бедности и к отказу от богатства. Это составляет в таком случае так наз. «евионитское евангелие», или евангелие «бедных», каковым преимущественно пользовался, будто бы, Лука. Как кажется, — если так следует понимать намек Вейса (155), — снова хотят ввести в число источников даже и евангелие Иоанна, которое уже более полстолетия совершенно исключалось из прений об источниках жизни Иисуса. Конечно, это скорее доказывало бы только то, что, по выражению Ницше, «все возвращается», и что игра в комбинации составляет существенную и составную часть теологических работ об источниках. Во всяком случае, проблема источников жизни Иисуса благодаря работе теологов над ними так сильно запуталась, что вряд ли можно говорить о «теории двух источников». Если же, как должен признать сам Вейнель, соответствующая работа теологии в своих результатах «еще так малопонятна, что даже теолог, вроде Иордана, неправильно передает взгляд исторической теологии на источники, то негодование Вейнеля на «дилетанта» Древса и его «беспомощность» пред вопросом об источниках (8, 16 сл.) кажется, однако, весьма странным, и создается впечатление, что Вейнель немножко искусственно взвинчивает свое нравственное возмущение, дабы тем сильнее унизить противника.