Миф о Христе. Том II

Ну, пусть как-угодно расценивают с филологической точки зрения теорию двух источников, созданием которой так гордится критическая теология: на основании всего вышеизложенного видно, что ею во всяком случае ничего не достигается в пользу историчности Иисуса. Усилие исторической теологии чисто филологическим путем добраться до исторического ядра евангелий безнадежно и должно остаться таковым, потому что евангельское предание висит в воздухе, а предположение об его историчности не подтверждается ни одним внешним свидетельством, которое могло бы претендовать на какую-нибудь достоверность.

2. Свидетельство традиции.

На каком основании теологи, вообще говоря, утверждают, что евангелия содержат в себе историю? Скажу прямо: ни на каком другом основании, кроме того, что таково ходячее мнение. «От нас требуют, — заявляет Вейнель, — чтобы мы доказали, что Иисус был исторической личностью, между тем, дело идет, ведь, о том. что нужно перевернуть вековую историческую традицию, против которой, как целого, никогда... не делалось возражения вплоть до Бруно Бауэра (1841 г.) и Альберта Кальтгофа (1902 г.)» (10) И он называет это «слишком низкой оценкой традиции», признаком же дилетанства является вообще сомнение в историчности евангельских повествований (10). Вейнель, по-видимому, ничего не знает о гностиках, оппозиция которых против зарождающейся традиции исторического Иисуса доставила так много хлопот церкви второго века. Он, по-видимому, не знает, что не только какой-то Бруно Бауэр и Кальтгоф, но уже философы-просветители более чем за сто лет до Бауэра, в кругу Боллинброка и английских деистов, поставили вопрос о существовании исторического Иисуса и ответили на него отрицательно. До нас дошло выражение папы Льва X начала XVI века о «сказке о Христе». Больше того: даже такой просвещенный монарх, как Фридрих Великий, по-видимому, не очень-то был убежден в историчности Иисуса. Ведь, он говорит о «комедии», которая разыгрывается с жизнью, смертью и вознесением на небо Иисуса Христа, и замечает: «Если церковь может ошибаться в фактах, то я имею основание сомневаться, существует ли какое-то писание и какой-то Иисус Христос». А разве Вейнель никогда ничего не слышал о Дюпюи и Вольнее, которые в последнем десятилетии XVIII веке предложили астрально-мифологическое объяснение евангельской «истории»? Если он не слышал, то мы могли бы направить по адресу его самого тот упрек в недостаточном знакомстве, какой он бросает нам как «дилетанту».

Фактически существование Иисуса начинает оспариваться с того самого момента, когда, в противоположность прежнему церковному пониманию, пытается пробить себе дорогу историческое воззрение, т. е. с наступлением эпохи просвещения. Да это, ведь, и так само собой понятно, ибо до этого никто не отстаивал признание существования чисто исторического Иисуса, а догматический Христос предания, ведь, не подавал повода к оспариванию его исторической действительности; его можно было только признавать или отвергать, и притом не на исторических основаниях. «Как раз потому, что либеральная теология, — говорит Эрнест Крик, — своего Иисуса создавала в противоположность всей христианской традиции, может быть выставлено требование представить для этого довод; как раз потому, что в пользу ее Иисуса, — как признает Вейнель (22), — нет документов, на которые обычно опирается доказательство существования других исторических личностей, требование привести доказательство не так уж абсурдно, как хотелось бы представить это Вейнелю».

Полное непонимание настоящего положения дела проявляется в том, что Вейнель и его единомышленники прибегают к помощи предания. Предание первых 18 веков христианства знает только богочеловека, а не человека Христа. Люблинский прав, указывая на то, «что в первые времена кровь христианских мучеников лилась, главным образом, потому, что первые христиане, упрямые и гневные, в культе императора видели мерзость мерзостей, так как здесь дело шло о поклонении человеку. Своему же Христу они поклонялись и умирали за него, потому что считали его не человеком, а богочеловеком. Кто же будет ближе стоять к преданию, — тот ли, кто Иисуса превращает в земного человека, или же тот, кто разделяет мнение, что Иисус с самого начала был мифическим существом, символом, короче говоря, богочеловеком?». Вот здесь-то и кроется тот главный упрек, который ортодоксальные христиане делают так называемым либеральным, именно, что последние находятся в противоречии со всем христианским преданием! Нет, поистине, если «слишком низкая оценка традиции» служит признаком дилетанства, то не мы, а Вейнель и его единомышленники являются настоящими дилетантами. Ведь, в том, что Иисус исторической теологии вряд ли хоть сколько-нибудь похож на того традиционного Христа, каковым рисует его все раннее христианство, — в этом сбить нас с толку не могут все раздраженные заверения и назидательные наставления либеральных теологов.