Миф об утраченных воспоминаниях. Как вспомнить то, чего не было

Выходя из кабинета, Даг громко хлопнул дверью. Его глубоко поразило спокойствие, с которым его адвокат передал ему предложение прокурора. Он знал, что, если признает свою вину, стремясь избежать тюремного заключения, его дети никогда не поверят, что он невиновен. Он будет до конца жизни носить клеймо педофила, человека, который изнасиловал собственных детей. Внезапно на него всей своей тяжестью обрушилась реальность: его посадят в тюрьму.

* * *

Стив Моуэн вздрогнул, когда за Дагом захлопнулась дверь. Он посидел некоторое время, собираясь с мыслями. «Лучше бы я никогда не слышал слово вытеснение», – подумал он. Он взял со стола стенограммы назначенных судом встреч доктора Штайна с Дженнифер и еще раз их просмотрел. Потом, дотянувшись до противоположного края стола, взял черный блокнот с отсканированными записями личного психотерапевта Дженнифер. В десятый раз перечитывая ее записи, он внезапно заметил, как сильно отличались эти короткие, состоящие из трех-четырех предложений обобщения от напечатанных на машинке дословных стенограмм разговоров Дженнифер и Штайна.

Первый сеанс Дженнифер с ее личным психотерапевтом состоялся 21 июня 1989 года, через два дня после того, как она попыталась убить себя, приняв слишком большую дозу безрецептурного антидепрессанта виварин. Когда ее начали спрашивать про депрессию, она упомянула несколько причин своего подавленного состояния: ей не нравились «богатые снобы» в школе, ее лучшая подруга только что переехала в Калифорнию, а еще одна подруга жила слишком далеко. Но Дженнифер не смогла назвать никаких конкретных причин, подтолкнувших ее к недавней попытке суицида.

Когда психотерапевт попросила Дженнифер описать ее родителей, она охарактеризовала отца как трудолюбивого и самоотверженного. По ее словам, он часто вел себя «как маленький ребенок». Мать она изобразила как чрезвычайно организованную, безэмоциональную и бесчувственную женщину.

Стива поразило, что Дженнифер сравнила своего отца с «маленьким ребенком». «То же самое есть и в записях сеансов с доктором Штайном», – подумал он, заглядывая в стенограмму от 15 апреля. Приблизительно в середине беседы Дженнифер сказала Штайну: «Мой отец любил детей. Он всегда готов был поиграть с нашими маленькими кузенами, когда их привозили к нам. Он много времени проводил с подростками в церкви и все такое. Так что, знаете… И отцом он был хорошим. Многие люди… эм-м, он был очень рассеянным, часто что-нибудь забывал».

И на следующей странице: «Он действительно проводил с нами больше времени, чем отцы моих друзей. Он возил нас в разные места, и мы все время что-нибудь делали вместе, и… он никогда не ждал, что ты будешь идеальным ребенком и будешь получать одни пятерки, и все такое. Он был другим отцом».

Когда Штайн спросил Дженнифер, заставлял ли отец ее когда-нибудь испытывать унижение или смущение, она ответила, что он делал лишь «то, что нормально для любого отца»:

– Он пел в машине перед моими друзьями и все в этом роде… Он очень странный человек… Он раньше часто пел… что же это было? Детскую песенку «Клементина»… Он еще пытался танцевать, мне от этого было очень неловко.

– Твои друзья думали, что это глупо? – спросил Штайн.

– Да, – ответила Дженнифер.

Стив вдруг понял, что улыбается, представляя, как Даг Нейгл, человек среднего возраста, в очках с толстыми стеклами, работающий юристом по корпоративным вопросам, поет и танцует перед своей дочерью-подростком и ее друзьями. Ему еще не доводилось видеть своего клиента с этой стороны.

Ближе к концу сеанса Дженнифер сказала:

– Днем он был практически идеальным отцом, но ночью он делал ужасные вещи.

Стив вернулся к заметкам психотерапевта, и его снова поразило, насколько дословные стенограммы разговоров со Штайном отличались от этих обобщающих заметок, написанных, возможно, через несколько часов после окончания сеанса. Часто сразу три сеанса описывались на одной странице. Из этих записей нельзя было понять, что говорила психотерапевт, чтобы добиться от пациента определенной реакции, как она формулировала свои вопросы и какими могли быть ее ожидания. Не задавала ли она наводящих вопросов и не внушала ли своими комментариями определенные выводы? Как Дженнифер отвечала на ее вопросы – может быть, она сомневалась, запиналась, переиначивала вопросы, отказывалась отвечать или каким-то иным образом сопротивлялась предположениям психотерапевта? На эти вопросы нельзя было ответить, основываясь на заметках специалиста³.

Стив невольно подумал, насколько иначе выглядели бы материалы этого дела, если бы разговоры Дженнифер с психотерапевтом записывались на магнитофон. Что, если бы каждый психотерапевт записывал каждый свой сеанс с пациентом на аудио или видео? Но даже тогда – сумели бы мы точно определить, что происходило в ходе этих сеансов? В какой степени психотерапевт может повлиять на мысли своего пациента, так или иначе формулируя вопросы, используя те или иные жесты, делая паузу, чтобы поразмыслить, или молча и без комментариев глядя на пациента?