В конце концов я, как уже говорил, без помощи и без помех с ее стороны пришел в себя. О своем положении она не упомянула ни словом. Я тоже. Вместо этого я попросту повторил:
– Стало быть, мне позволено задержаться?
Маска продолжала взирать на меня.
– Вы так хотите остаться, – проговорил ни с чем не сравнимый голос. – Что же вы намерены здесь делать?
Беседовать с вами, лукавая, гадая, что может таиться под этой безликой маской…
– Осмотреть остров, если не возражаете. Там, у берега, я наткнулся на статую фавна. Мне говорили… – развитие темы подразумевало обман. – Как мне говорили, где-то здесь имеется древний алтарь.
– О-о!
Хозяйка разразилась чем-то наподобие лая. Очевидно, так звучал ее смех.
– Об этом острове, – сказала она, – вам никто ничего не рассказывал.
Тут я здорово растерялся. Неужто ей известно, что говорили мне на Дафеу?
– Что ж, если начистоту, я просто питал романтические надежды найти здесь нечто подобное.
– Что ж, как это ни прозаично, здесь ничего подобного нет. Ни алтарей, ни храмов. А фавн был привезен моим отцом из Афин. Куплен в сувенирной лавке. Изяществом вкуса отец не блистал, но прекрасно об этом знал, а между тем его приобретение не лишено некоего шарма, не так ли?
– Да, по-моему, не лишено. Отец ваш…
Но тут она вновь перебила меня:
– Остров зарос лесом от края до края. Весь, кроме клочка земли на задах. Там мы выращиваем кое-что, держим коз, кур… Хозяйство у нас немалое. Всем необходимым сами себя обеспечиваем. Есть здесь источник пресной воды… но без стража. Без духа-покровителя, как ни жаль разбивать вдребезги ваши мечты.
Судя по веселью в ее голосе, по легким пожатиям плеч, она откровенно наслаждалась ситуацией – радовалась, если хотите, случаю выставить меня идиотом. Очевидно, гости на острове появлялись нечасто. Возможно, разговор с молодым незнакомцем, пусть и далеко не красавцем с журнального разворота, был ей даже в радость.
– Однако против моего пребывания здесь вы не возражаете, – уточнил я. – А ваш отец?
– Мои родители умерли. Под «мы» имелся в виду он, – сообщила она, широким жестом указывая в сторону чудовища на лужайке, – и женщина, заботящаяся о доме. Добровольные, можно сказать, мои слуги – ведь денег у меня больше нет. Видите платье на мне? Оно принадлежало матери. Счастье, что ростом и сложением мы с ней одинаковы, правда?
– Безусловно…
Внезапно мне представилось, будто я – посол при дворе какой-то грозной владычицы, Клеопатры, или, скажем, Екатерины Медичи.
– А вы весьма учтивы, – заметила хозяйка, словно бы проникнув мыслью в мои фантазии.
– Тому есть немало причин.
– Например?
– Я явился сюда незваным, а вы принимаете меня как гостя.
– А как, – с внезапной гордостью спросила она, – вы находите мой английский?
– По-моему, он просто великолепен.
– Я свободно владею одиннадцатью языками, – небрежно похвастала хозяйка дома. – А еще на трех читаю без словаря.
Определенно, она мне нравилась! Устроенное ею представление, трогательное и в то же время величественное – и угловатые театральные жесты, и пышные волосы, и стройное тело, и платье по моде 1940-х, и крупные, изящной лепки руки, и вызывающе, дразняще оставленная без объяснений маска – все это просто-таки завораживало.
Я что-то сказал, выразив восхищение, и она вновь разразилась лающим смехом, встряхнула копной светлых волос, чрезвычайно, пускай всего лишь на миг, напомнив мне Грету Гарбо в роли королевы Кристины.
Сойдя по ступеням ко мне, хозяйка дома подтвердила еще одну мою догадку: действительно, ростом я превосходил ее разве что на какой-нибудь дюйм.
– Идемте, – сказала она. – Я покажу вам остров.
И она показала мне остров. Как и следовало ожидать, он оказался совсем невелик – нигде не задерживаясь, от силы за полчаса обойдешь. Но мы, разумеется, не торопились, останавливались то у особого, определенного дерева, то на взгорке, полюбоваться открывшимся видом, а раз даже присели в траву возле бурного млечно-белого родника. Чашей, как сообщила хозяйка, родник снабдили в 1910-м. Над чашей восседала маленькая бронзовая нимфа того же года изготовления, о чем свидетельствовало очевидное сходство ее классического наряда и перетянутых лентой волос с длинными, суженными книзу юбками и прическами эдвардианских времен. Любая эпоха накладывает на прошлое собственный отпечаток.