Между тем утро сделалось жарким. Обсохнув, я облачился в свободную рубашку тонкого хлопка, расправился с завтраком, прихваченным с собою в том же водонепроницаемом свертке и, снедаемый нетерпением, двинулся в путь.
Стоило сделать шаг, где-то неподалеку, в роскошной клетке из пышных ветвей, пронзительно, будто трубя тревогу, заверещала птица. Но ведь, если легенды не лгут, на Острове Медузы и птицы должны обращаться в камень! А углядев в зарослях великолепной работы каменную статую, изображавшую человека, я замер бы, до глубины души потрясенный, изумленный воплощением легенды в жизнь…
Минут через пять я действительно наткнулся в зарослях на статую, но то оказался всего лишь маленький замшелый фавн. Вдобавок радость от находки значительно приугасла после внимательного осмотра, наглядно продемонстрировавшего его отнюдь не античное происхождение. Вероятнее всего, фавн появился на свет где-то около 1920-х.
Однако еще минута, и каменный фавн начисто вылетел из головы. Каскады буйной зелени, преграждавшие путь, внезапно иссякли, расступились, открывая вид на внутреннюю часть острова, оказавшуюся куда просторнее, чем я предполагал. Поразительнее всего оказалось самое ее сердце. Честно сказать, сам не знаю, что я ожидал здесь найти. Серо-белые стебли колонн, какой-нибудь храм с алтарем, родник под бдительным взором изъеденного зеленью бронзового стража – все это меня ничуть бы не удивило. А вот дом… да, этого я вовсе не ждал. Отчего и замер на месте в безмерном разочаровании, проклиная его убогую, безотрадную обыкновенность, но вскоре мало-помалу начал осознавать: нет, обыкновенным в общепринятом смысле дом этот не назовешь.
Воздвигли его, вероятно, в начале века – тогда подобные вещи были в моде. Эксцентричная двухэтажная постройка в непоколебимо европейском духе – да-да, причем в духе Северной Европы: темные стены, сводчатая кровля; высокие окна, словно бы сдавленные подступившими вплотную деревьями, тоже темны, в стеклах ни отблеска… Черту уникальную и поразительную – поражающую красотой – являл собой ряд колонн вдоль террасы, и формой, и расстановкой в точности повторявших колонны Кносского дворца, отличаясь от них только цветом. Вытесанные из светоносного изумрудно-зеленого мрамора, стволы колонн мрачного дома сверкали – куда там окнам!
К парадному входу тянулась небрежно выкошенная лужайка с одинокой чахлой оливой в окружении кустов тамариска. Вдруг прямо передо мной, словно бы отделившись от ствола оливы, появился… фантом. На миг оба мы замерли, а затем незнакомец, скрестив на груди бугристые, шишковатые руки, шагнул из кустов мне навстречу. Пожалуй, он вполне мог бы сойти за престарелого сатира; я же, со своей стороны, был типичным туристом-пляжником, покрытым бледным иноземным загаром, в плавках и свободной рубашке навыпуск… причем, вероятно, вторгшимся в границы частных владений, а по-гречески объясняющимся из рук вон плохо.
Едва я подумал об этом, незнакомец остановился передо мной и раздраженно, без всякой снисходительности, заорал. Понять, к чему он клонит, легко мог бы любой, даже вовсе не знающий греческого.
– Прочь! Прочь! – возмущенно вопил он, размахивая ножом, при помощи коего, видимо, подрезал, а может, попросту портил ветви оливы. – Прочь! Вон отсюда!
В ответ я сказал, что считал остров совершенно безлюдным. Он это проигнорировал и продолжал размахивать ножом, чем здорово вывел меня из терпения. Я твердо велел ему убрать нож, прибавив, что восвояси отправлюсь, когда буду к тому готов: в конце концов, табличек «Частная собственность» нигде вокруг не видать. В обычных обстоятельствах я нипочем не стал бы так рисковать, столкнувшись с явным психом, однако мое положение было столь шатким, столь несуразным, столь неудобным для самозащиты, что оставалось одно: держаться как можно тверже. Кроме этого, добравшись до волшебной пещеры и обнаружив, что она совсем не такова, какой представлялась в воображении, я очень уж не хотел отступать, оставив себе на память одну лишь загадку темных окон да изумрудную зелень колонн.