Мифическое путешествие: Мифы и легенды на новый лад

За особняком белела кучка скромных домишек – таких же, как на Дафеу, ныне явно пустующих и приспособленных под другие нужды. В траве, укрывшись под сенью исполинского кипариса, резвились полдюжины коз, повсюду важно, степенно расхаживали куры и прочая домашняя птица, где-то неподалеку похрюкивала свинья, а может, и не одна. Полоски грядок с разнообразной зеленью окаймляли по краю плодовые деревья и виноградные лозы, а далее, за границей миниатюрной плантации, вновь начинался лес. Пожалуй, самодостаточность вполне сносная… вот только, судя по словам хозяйки, никакой связи с внешним миром она не поддерживает, будто его вовсе не существует. А если, допустим, засуха, непогода, иное стихийное бедствие – что тогда? И, кстати о старом сатире: надолго ли ему хватит сил управляться с хозяйством? С виду выглядел он лет на двести, что для местных островов означает около шестидесяти… однако расспрашивать хозяйку, как она думает управляться со всеми этими неотвратимыми бедами, я не стал. В конце концов, что проку в большинстве планов? Вот прилетят завтра завоеватели с Андромеды – и что тут делать, куда бежать? Либо хватит умения и воли выжить любыми правдами и неправдами, либо нет.

Разумеется, на ее удочку я попался окончательно и бесповоротно. Познакомься я с нею в Афинах, жарким греческим полднем – тут же почувствовал бы себя не в своей тарелке, потащил бы ее на коктейль и потерпел бы фиаско еще до ужина. Но здесь, среди буйства света и зелени, словно явившегося прямиком из самых иррациональных представлений о рощах Аркадии, разговор, сколь бы ни хаотический, сколь бы ни эксцентричный, складывался сам собой. Самой необъяснимой во всем этом была быстрота, с которой я перестал обращать внимание на ее маску. Сейчас, задним числом, мне происшедшего попросту не объяснить. Столь основательно увлечься женщиной, проведя с ней неполный день, притом что за все это время ни разу не видел ее лица, притом что лица тебе намеренно, целенаправленно не показывают… Теперь это кажется абсурдом на грани извращения, но вот поди ж ты! Мы обсуждали Ибсена, Диккенса, Еврипида и Юнга. Помню, как я травил анекдоты о дедушке, помянул о ювелирной мастерской сестры в Сент-Луисе, выслушивал потрясающие описания диких птиц, прилетающих из заморских пустынь. Помню, как помогал ей одолевать каменистые тропы, как флиртовал с нею, помню, как был взволнован, как чувствовал, будто знаю ее от и до, а маски перед собою словно не замечал. Казалось, ее маска значит не более выбранных на сегодня кружев, или, к примеру, вот этих изящных туфелек цвета ванили. Казалось, лицо хозяйки знакомо до мелочей, и видеть его мне совсем ни к чему – довольно «лика» ее движений да необычного голоса.

Но на самом-то деле я не мог разглядеть даже ее глаз – видел разве что их блеск на солнце, крохотные искорки, но не цвет, так как глазные отверстия маски были довольно узки и вдобавок прикрыты низко опущенными веками. Должно быть, заметил я также, что прорези для рта в маске нет, а, следовательно, вполне мог догадаться, что для утоления голода и жажды ее необходимо снять… но этого, сказать откровенно, не припомню. И вообще, вспоминая тот день, не могу ни понять себя, ни найти себе оправдания. Вот Хартли пишет: «Прошлое – это другая страна»[73]. Возможно, и мы вчера были другими людьми, чужестранцами? Но, размышляя над этим, я вспоминаю то неодолимое, гипнотическое влечение к этому островку, к его зарослям, ту ностальгическую тоску по месту, где отродясь не бывал. Что, если она и порождала во мне ностальгию, будто я знал ее давным-давно и жаждал вернуться к ней? Выходит, без колдовства не обошлось. Только островок принадлежит не Медузе – Цирцее.

К тому времени, как мы вернулись с прогулки, все вокруг, несмотря на пятнистые (просто-таки «L’Apres-midi d’un Faune»[74]) тени лесного полога, превратилось в раскаленную изумрудно-зеленую печь. Взойдя на террасу, я опустился в плетеное кресло… и, немало смущенный, проснулся, вскинул голову, услышав ее смех – смех надо мной.

– Вижу, вы утомлены и проголодались. Мне нужно на время удалиться в дом. Сейчас велю Клейе принести вам вина и перекусить.

Некий туманный смысл в этом был. Проснувшись снова, я обнаружил перед собой престарелую толстуху в повсеместном для греческих островов черном одеянии с ног до головы – очевидно, Клейю, водружающую на стол поднос с графином розового вина, янтарным сыром и черным хлебом.

– А где же…

Только тут я и сообразил, что не знаю имени чаровницы, но старуха избавила меня от конфуза, покачав головой да буркнув по-гречески:

– Английский не понимаю. Не понимаю.

Тогда я попробовал, перейдя на греческий, снова спросить, куда же девалась хозяйка, однако Клейя попросту вперевалку двинулась прочь, оставив вопрос без ответа. Посему я перекусил вполне сносными сыром и хлебом, выпил вина, оказавшегося превосходным, представил себе отца хозяйки, приобретателя фавна, за обустройством колоссального, патрициански роскошного винного погреба и снова уснул, раскинувшись в кресле.