Мифическое путешествие: Мифы и легенды на новый лад

Не думая ни о чем.

Покинув Ис, они останавливаются на берегу Дуарнене. С неба сияют россыпи звезд. Затонувший город дрожит, сотрясается, рушится, а море вспухает, вздымается, вновь возвращая его себе.

И вот от Кер-Ис не остается ни следа – лишь серебристые отблески на воде да волны, лижущие песок под ногами. По бедрам Франсуазы течет вниз что-то горячее, липкое. Что это, она знает точно.

Гаэтан смотрит в волны. Франсуазе, охваченной дрожью, только и хватает сил, чтоб держаться за его плечо. Огоньки звезд в небе туманны, расплывчаты. Не плакать. Не плакать. Не поддаваться печали…

– Ты в порядке? – спрашивает Гаэтан.

Франсуаза пожимает плечами.

– Пока не знаю, – отвечает она. – Едем. Едем домой, урвем хоть пару часиков сна.

Время для разговоров, для объяснений, для исцеления и возрождения к жизни, настанет после. Сейчас внутри – в груди, в утробе – осталось одно лишь безмолвие. Стук одного только сердца. Ее собственного.

Звезды над головой меркнут: близится утро.

«Все будет в порядке, – яростно моргая, думает Франсуаза, пока Гаэтан ведет ее к машине. – Все со мной будет в порядке».

Однако утроба ее пуста, а в голове неотвязно звучит песнь о нерожденном сыне – нескончаемая погребальная песнь, плач обо всем, что утрачено.

Горгона [69] Танит Ли

Этот крохотный островок чуть в стороне от большого острова, Дафеу, явно хранит какую-то тайну. День за днем, а особенно ночь за ночью, его тайна не дает мне покоя, и потому ее непременно следует разгадать. Сам Дафеу (хотя тут точнее сказать, не «сам», а «сама», так как Дафеу – царство женщин, то сластолюбивое, то кровожадное, подобно древней Богине) тоже отнюдь не огромен. Пара дорог, паутина овечьих троп, россыпь домишек, неведомо как, не иначе чудом, гнездящихся на крутых склонах холмов, голые камни да сухая земля, поросшая опаленной солнцем травой. И все это окружено удивительным, небывалого вида морем – такого я нигде больше в Греции не встречал. Издалека оно кажется синим, однако из гавани либо с берега любой бухточки (скалистыми бухточками, пещерами, гротами остров источен, точно ломоть сыра) выглядит сочно-зеленым, будто кожица спелого лайма или стекло бутылок из-под известного рода напитков.

Первым же утром, выйдя наружу, на естественную террасу (единственное достоинство снятой мною халупы) и окинув взглядом зелень окрестных вод, я увидел небольшой островок – словно челнок, вставший на якорь невдалеке от трех холмов Дафеу. День выдался ясным, каменные клыки под террасой украсились понизу оборками белой пены, но у берегов островка виднелась разве что легкая рябь. Казалось, островок парит над гладким, как зеркало, морем. А еще он был неожиданно зелен. Если Дафеу могла похвастать лишь редкими рощицами пиний, кипарисов и кедров, ее меньшая сестрица щеголяла недвижным, искрящимся облаком зарослей, достойных именоваться лесом. Едва вообразив себе тенистые зеленые кущи, ручьи, развалины храма и статую Пана, вечно играющего на свирели посреди травянистой прогалины, с которой словно бы только вчера воспарял в небеса дымок благовоний, я сразу же поддался очарованию этих картин и принялся расспрашивать местных, как бы добраться до этого островка. Когда же мои расспросы натолкнулись вначале на вычурно-вежливые извинения, затем на прямые отказы, а напоследок – на твердокаменную стену молчания, точно всякий, с кем об островке ни заговори, на время оглох или ослаб умом, мне, разумеется, до смерти захотелось попасть туда и выяснить, что за странные суеверия связаны с этим клочком суши. Естественно, никаких дружеских чувств дафейцы ко мне не питали, помимо той фальшивой дружбы, какой может ожидать от местных жителей иностранец, уроженец чужих земель, который наверняка аккуратно расплатится по счетам, а может, позволит и обсчитать себя, и даже откровенно выставить на смех, лишь бы ни с кем не ссориться. В обычных обстоятельствах я, в обмен на добрую порцию дафейских баек, широкую дафейскую улыбку да особую, так сказать, плату, мог бы получить все, чего только ни пожелаю. Ясное дело, невозможность попасть на соседний островок здорово меня озадачила. И деньги предлагать пробовал, и не только. Закусив удила, а может, в глубине души понимая, что и этим ничего не добьюсь, даже предложил Питосу, одному из самых молодых дафейских рыбаков, золотой перстень с ониксом, предмет его необузданного вожделения. Перстень этот, детальную копию инталии[70] Дома Борджиа, ни больше ни меньше, изготовила мне в подарок сестра. Обычно Питос заводил о нем разговор, когда бы меня ни встретил, и всякий раз добавлял:

– За этот перстень я все, что захочешь, все, что пожелаешь, для тебя сделаю.

Казалось, ради желанного перстня он готов и на кражу, и на душегубство, а уж постель со мной разделить – это наверняка, но на тот маленький островок везти меня явно не желал даже в обмен на перстень Борджиа.

– Слишком ты голову себе чепухой забиваешь, – сказал он мне. – Большому писателю такое не к лицу.