Мифическое путешествие: Мифы и легенды на новый лад

Насмешку, вложенную в это «большому», не подходящее мне ни в каком смысле – хоть роста, хоть ширины плеч, хоть популярности среди читателей – я пропустил мимо ушей. Английским Питос владел в совершенстве, а если и допускал порой мелкие неточности, то, скорее всего, из хитрости.

– Ошибаешься, Питос. Там, на том островке, есть что-то интересное. Хочешь, поспорим?

– Рыбы сегодня нет, – протянул Питос. – Отчего ты так полагаешь?

Природная находчивость так и подзуживала сказать, будто я собственными глазами видел огромную рыбу-меч, прыгавшую над отмелями у островка, однако я взял себя в руки.

Вскоре я обнаружил, что гуляю по Дафеу только с одной стороны – там, откуда открывается вид на ее сестрицу. Карабкался вниз сквозь лабиринт пещер, с плеском спрыгивал в изумрудную воду, лишь бы взглянуть на нее. Лишь бы взглянуть на нее, взбирался наверх, прислонялся спиною к пропеченной солнцем стене полуразрушенной церкви и глядел, глядел на крохотный островок. И по ночам, за столом, над рукописью, с бутылкой вина, при желтоватом свете керосиновой лампы, окруженной тучами мотыльков, глаз с островка не сводил. Когда в небеса поднималась луна, он словно бы превращался в серебро, а то и другой, еще более древний металл – возможно, немейский металл, клок шкуры, сброшенной самою луной.

В немалой мере виной всему этому было любопытство да еще, скажем так, врожденная контрсуггестия[71]. Но до конца объяснить эту тягу одними только ими я не могу. Возможно, дело было всего лишь в свойственном всякому писателю желании пофантазировать вместо того, чтоб работать, однако всякий раз, принимаясь за рукопись, я чувствовал за собой некую рассеянность, необъяснимую горькую тоску сродни ностальгии, пусть и по месту, где в жизни никогда не бывал.

Снов я обычно не запоминаю, но, кажется, раз или два под утро, перед самым рассветом, мне снилось, будто я там, на загадочном островке, будто иду в глубину его зарослей, вдоль звонкого ручейка, под нежный шелест листвы у самого уха…

Так прошло две недели, и работа за это время не сдвинулась ни на шаг, а ведь на Дафеу я прибыл единственно ради того, чтоб как следует потрудиться. В прошлом году на подобных (впрочем, подобных ли?) островах я за какой-то месяц успел сделать столько, что на сей раз ждал результатов, поражающих воображение. А вот за эти четырнадцать дней сумел выжать из себя от силы две тысячи слов, и то большей частью никуда, кроме мусорной корзины, не годных. И вовсе не потому, что мне не работалось, нет – только из-за слепой непоколебимой уверенности, будто работа, которую я должен проделать, всецело зависит от этого пустякового клочка суши.

В первый день третьей недели, вдоволь поплавав у побережья, в спокойных водах к западу от гавани, я выбрался на берег покурить и позагорать на досуха пропеченном солнцем песке. Вскоре, унюхав дымок моей сигареты, на берегу объявился и Питос. Предостережениями медицинских властей насчет вреда курения в уголках наподобие Дафеу еще не прониклись, и сигареты с фильтром здесь по-прежнему символизируют Голливуд или еще какой-нибудь аморфный, сюрреалистический анахронизм, мечту, давным-давно изжившую себя в большом, реальном мире. Получив сигарету, Питос вольготно разлегся на жухлой траве, осклабился до ушей, указал на перстень Борджиа и, будто бы невзначай, помянул некую кузину (а может, и кузена) небывалой красы.

– Послушай-ка, – решительно отмахнувшись от его поползновений, заговорил я, – ты знаешь местные течения, как свои пять пальцев. А я подумываю отплыть подальше от острова и был бы рад твоему совету.

Питос смерил меня настороженным взглядом. План этот я составил, нежась в бархатистой воде, и Питос сразу же догадался, что пришло мне на ум.

– Течения очень опасны. Полагаться на них нельзя. Нигде, кроме гавани.

– Ну, а здесь, между Дафеу и тем островком? Чуть подальше от берега море выглядит довольно спокойным.

– Нет, – отрезал Питос.

Я ждал новых жалоб – что рыбы сегодня нет, или рыбы, наоборот, дьявольски много, или брат его сломал палец, или еще чего-нибудь в этом роде. Но нет, к обычным уверткам Питос прибегать не стал. Встревоженный, разъяренный, он воткнул дареную сигарету в землю, не выкурив ее и наполовину.

– Вот пристал! Да что тебя так туда тянет?

– А почему никто не желает меня туда отвезти?

Тут Питос поднял голову, взглянул мне в лицо… Ну и глаза! Черные-черные, взгляд – чувственный, плотский, земной, исполненный древних, исконных грехов и при том невообразимо юный. Только речь тут не о физическом возрасте, а, скорее, о юности расы, вечной юности кое-каких древних созданий вроде самого Пана.

– Ну так что же? – выдержав паузу, спросил я. – Расскажешь, или нет? Я ведь, поверь, твердо решил сплавать туда. Завтра, а может, уже и сегодня.

– Нет, – вновь зарычал Питос. – Нельзя туда, нельзя! Там, на острове…

Последнее слово оказалось не греческим, не турецким, и даже не искаженным испанским из тех, что порой проникают на здешние острова с Мальты.

– Э-э… что?