Мифическое путешествие: Мифы и легенды на новый лад

Однако время от времени я вновь слышу ее незабываемый голос, слышу, как она говорила со мной. И теперь понимаю, что слышал тогда в ее тоне. Не боль, не стыд, не мольбы, не жалобы, ни намека на трагедию – классическую греческую трагедию ее жизни. Так, может, достоинство, благородство, приязнь? Нет. То было презрение. Презрение ко мне и ко всем, чуждым ее напасти, ведущим свою жалкую, ничтожную борьбу, не идущую ни в какое сравнение с трудностями, выпавшими на ее долю. «Ваш греческий очень неплох», – похвалила она меня с покровительственной благосклонностью полиглота. Ну, а ее презрение вновь и вновь повторяло: «Ваша жизнь очень неплоха». И вправду, чего стоит мое житье, мои амбиции рядом с ее жизнью, ее существованием, ее многоязыкой стойкостью? Чего рядом с ними стоит все остальное?

Да, произошло это не сразу, однако ж произошло. Миф, можно сказать, абсолютно верен. По себе знаю – вижу, обоняю, чувствую, словно симптомы развития неизлечимой болезни. Все, что рассказывают о горгоне, – чистая правда. Взглянув на нее, я обратился в камень.

Сны Мерлина в чаще Мондрима Чарльз де Линт

«Мондрим» – англосаксонское слово, означающее грезы о жизни среди людей.

Я – Мерлин,

Идущий вослед за Лучом.

Альфред Теннисон, из стихотворения «Мерлин и Луч»

 [75]

(Луч – муза, символ высшего, поэтического воображения).

В самом сердце дома был разбит сад.

В самом сердце сада высилось дерево. В самом сердце дерева жил старик в облике рыжеволосого мальчишки с живыми, озорными глазами, блестящими ярче хвоста лосося в реке.

Владел он таинственной мудростью, много древнее древнего дуба, что приютил его тело. Кровью его был зеленый древесный сок, в волосах росли листья. Зимою он спал. Весной, едва на дубовых ветвях набухали зеленью почки, луна принималась наигрывать песню ветра, подергивая отростки его оленьих рогов. Летом воздух в саду густел от жужжания пчел и ароматов диких цветов, распускавшихся пышным ковром там, где толстый коричневый ствол становился корнями.

По осени же, когда дуб сбрасывал все богатства наземь, в россыпи желудей нередко попадались лесные орехи.

Орехи, хранившие тайны Зеленого человека…

– Маленькой я думала, будто это настоящий лес, – глядя в сад за окном, сказала Сара, сидевшая в изножье кровати, на скомканном пледе, с гитарой на коленях.

Джули Симмс, перегнувшись через резное дерево изголовья, тоже выглянула в сад, окинула взглядом вид, открывавшийся из окна.

– В самом деле, довольно большой, – согласилась она.

Сара кивнула. Глаза ее подернулись мечтательной поволокой.

Шел 1969-й, и они с Джули решили создать фолк-бэнд: Сара на гитаре, Джули на блок-флейте, поют дуэтом. Обеим хотелось изменить мир при помощи музыки – ведь именно это творилось повсюду. В Сан-Франциско. И в Лондоне. И в Ванкувере. А Оттава, спрашивается, чем хуже?

В линялых джинсах-клеш, в рубахах «узелкового» крашенья, обе выглядели в точности как все прочие семнадцатилетки, тусовавшиеся в центре, у Национального военного мемориала, или толпами осаждавшие кафешки вроде «Le Hibou»[76] с «Le Monde»[77] по выходным. Наряд их довершали длинные волосы (у Сары – каскад темно-русых локонов, у Джули – водопад цвета воронова крыла), бусы и серьги-перышки, а вот от макияжа подруги воздерживались.

– Я часто думала, что он говорит со мной, – продолжила Сара.

– Кто? Сад?

– Ага.

– И что он говорил?

Мечтательный взор Сары исполнился грусти.

– Не помню, – со скорбной улыбкой созналась она.

В странный, необычайно просторный дом дяди Джейми Сара Кенделл переселилась через три года после смерти родителей – ей тогда было девять. С точки зрения взрослого Тамсон-хаус представлял собой колоссальное, чудовищной величины нагромождение коридоров, комнат и башенок, занимавшее целый квартал, для девчонки же девяти лет был попросту самой бесконечностью.

Сара могла часами бродить по его коридорам, шастать по путаному лабиринту комнат, тянувшихся от северо-западной башни возле Банк-стрит, где находилась ее спальня, до самого дядина кабинета, выходившего окнами на О’Коннор-стрит, но чаще всего проводила время в Библиотеке или в саду. Библиотека ей нравилась за то, что была настоящим музеем. Здесь имелись не только стенные книжные стеллажи в два этажа высотой, тянувшиеся к потолку, под самый сводчатый купол, но и дюжины застекленных шкафов, в беспорядке расставленных по полу, и каждый таил в себе несчетное множество изумительных вещей.