Мифы о русской эмиграции. Литература русского зарубежья

В отношении культуры, в Средневековье правильнее было бы говорить не столько об ее упадке, или даже сужении ее круга, сколько об ее перемещении. Ее центром были в то время монастыри и церковь. Там она сохранялась и развивалась дальше. Тем не менее, не следует слишком уж буквально и доверчиво воспринимать мнение о поголовной тупости и безграмотности средневекового рыцаря, в том стиле, как их изображает, скажем, Проспер Мериме в своей «Жакерии». Живым опровержением служит тогдашняя литература. Верно, что ее мало кто знает, в силу, главным образом, тех же предвзятых левых идей, о которых мы выше говорили, да еще того, что ее язык мало известен и не представляет практической выгоды для изучения. На русский язык из нее, в частности, пока что переведено очень мало и плохо. Все это не мешает ей быть совершенно замечательной. Тот, кто прочтет французские шансон де жест, романы Кретьена де Труа[767] (как «Персиваль», «Эрек и Энеида» и другие), лэ Марии Французской[768], хроники Жуанвиля[769] и Фруассара[770], познакомится с поэзией провансальских трубадуров, верно будет поражен не только красотой формы, но и тонкостью психологического анализа, и должен будет признать, что не только их авторы, но и их читатели и слушатели, очевидно, стояли на очень высокой ступени культуры.

Мы не видим тех областей где, взятое в целом, Средневековье являло бы безнадежный застой. Даже в сферах таких наук, как химия и физика, в то время велась тяжелая, медленная, но упорная работа и наши нынешние познания больше основаны на изысканиях алхимиков и астрологов, чем на наследии Эллады или Империи Цезарей.

Странно, с другой стороны, объяснять возникновение феодализма одними германскими источниками. Специалисты исследователи периода его образования отмечают, что феодализм рос сразу из трех разных явлений: 1) из римских форм колоната, 2) из расширения кельтских родовых группировок, и лишь 3) из германских традиций. Не слишком правильно также и брать Германию, как типичную феодальную страну. Германия была к то время в действительности довольно глухим захолустьем Европы, и в ней феодальные отношения были окрашены грубостью и свирепостью, исторически присущими немцам всегда. Культурные центры лежали совсем не там. В раннее Средневековье их было бы вернее искать в Ирландии, а в дальнейшем, в первую очередь, во Франции и отчасти в Испании, Италии и Англии.

Опять-таки, если возможно объяснять германским влиянием феодальные отношения в Европе, что остается сказать о феодализме в Азии и Африке, где он также существовал, а кое-где и посейчас существует? Было бы слишком много чести для Германии возлагать на нее ответственность за феодализм в Индии или в Марокко, на острове Яве, или в Японии, – а в этой последней он принял прямо-таки классические формы, более, пожалуй, завершенные, чем где бы то ни было в Европе. Добавим, что феодализм был хорошо известен по всему Кавказу, а у черкесов, например, имел необычайно сложную и развитую иерархию, ничем не уступавшую Германии.

В славянских странах феодализм существовал в чистом виде в Польше и в Чехии, и его можно там лишь частично объяснять германским влиянием. Был он и в России, что, собственно, признает и Иван Лукьянович. Он был здесь, конечно, своеобразным, – но в России все своеобразно, да и к тому же и в Европе общее явление феодализма преломлялось в разных странах все же по-разному. Можно сказать, что он был в России менее сильным и менее долгим, чем в Европе, но это не мешает факту его существования в России; ибо время удельных княжеств и есть феодализм.

При общей оценке феодализма и Средневековья в Европе важно, что это было время, когда христианство лежало в основе всех моральных и религиозных воззрений, когда монархический принцип на практике царил и непрерывно укреплялся повсюду, и не подвергался никакой критике. Этих двух пунктов, на наш взгляд, для нас монархистов, должно уже быть довольно, чтобы, несмотря на внешние детали не считать Средневековье за проклятое, мрачное время ужасов. Не лучше ли бы было применить эти термины к нашему блестящему времени демократических свобод, когда жизнь стала, не на словах, а на деле, ужасной, когда один взрыв бомбы уничтожает больше народу, чем целая война в эпоху рыцарства, когда целые страны и миллионы людей с хладнокровным бездушием приносятся в жертву действительно темным и страшным идеям – материалистическим идеям марксизма? Надо надеяться, мы стоим на пороге катаклизма, который будет значить конец нынешнего периода и начало нового. Но, по правде говоря, мы думаем, что будущее, может быть, везде, а уж в России – наверное по своей идеологии будет стоять ближе к Средневековью, чем к новейшим временам, отмеченным господством материализма, атеизма и социализма.

«Наша страна» (Буэнос-Айрес), 15 ноября 1952, № 148, с. 1–2.

Языки и люди