Мифы о русской эмиграции. Литература русского зарубежья

Так вот, возьмем русское слово стена. По-ацтекски то же понятие выражено словом tenamitl. После этого нас не удивит, что русским словам стонать, стенать по-ацтекски соответствует tena.

Наша степь и ацтекская tepeti «гора» вроде бы имеют разный смысл. Но примем во внимание, что, согласно мнению специалистов, первоначальное значение нашего слова было «горное поле», «плато».

Не будем уж говорить об ацтекском tatli «отец» (ср. наше тятя); название родства, давно известно, звучит сходно в самых разных языках мира. (Но, между прочим, ведь это как раз должно что-то означать, чем-то объясняться?).

Но не любопытны ли такие соответствия: русское муха – нахуатль moyotl; русское смерть – нахуатль moztoc (примем во внимание, что звука ч у ацтеков не существует)? Добавим сюда capallo «скалистое дерево» и capalli «фимиам», напоминающие наше капля. И palani «гнить», «разлагаться» – русское пылать и палить (ср. наше тлеть).

Пожалуй, однако еще любопытнее ацтекское название вида ящерицы, широко употребляющейся в опытах биологов: axolotl. Произносится-то оно в Мексике как ашолотль. И тогда не напоминает ли древнеславянское название ящерицы, реконструируемое как аштер?

Не буду продолжать списка (а можно бы…). Скажу только, что я здесь умышленно ограничился сравнением между ацтекским и русским. А если бы сравнивать с индоевропейскими корнями в целом, наличными в других языках Европы и Азии, то число было бы намного, очень намного большим.

Так что, вопреки Забелину, родство тут наверно есть. Хотя, разумеется, лишь отдаленное, иначе и не могло бы быть между языками, разделенными огромным пространством и, очевидно, отделившимися когда-то друг от друга в чрезвычайно далекое время.

«Наша страна» (Буэнос-Айрес), 6 июня 1998, № 2495–2496, с. 3.

Война с наречиями

Франция 200 лет жила якобинским идеалом, который ее правительства, более или менее все, старались осуществить. Все языки и диалекты в пределах страны подлежали истреблению; беспредельно господствовать должен был один французский язык, единственный допускаемый к употреблению в школе, в администрации, в культурном обществе.

Поворот – на сей раз справедливый и разумный – общественного мнения Запада в пользу признания прав на существование всех языков и даже наречий, желательности сохранения по мере возможности даже языков незначительных меньшинств, разрешения ими широко пользоваться в семье и в работе, – все это застало французов врасплох. Уж очень им не хочется подобные планы осуществлять на деле!

Особую враждебность власти испытывают по отношению к бретонскому языку (и понятно: столько кричали, что он-де умирает, уже умер – а он живет и себя проявляет). А тут еще итальянский язык на Корсике, которого уж никак не задушишь… и баски, которым в соседней Испании предоставили широчайшую автономию.

Раздражает шовинистов даже и выживание языков, близких к их собственному, как провансальский с его вариантами на юге, наречия гасконцев, каталонский, продолжающий существовать на юго-востоке Гексагона.

И вот в «Фигаро» от 1-го августа с.г. читаем, на первой странице, сердитую заметку Г. Баре по поводу того, что издательство «Ассимиль» опубликовало краткий словарик и разговорник овернского наречия, представляющего собою разновидность все того же провансальского (или, как теперь говорят, лангедокского).

Много шуму из ничего… Такой ли уж от этого может быть вред? А главное, – нельзя идти против течения! Считаться с такими языками – вовсе не похожими на французский, и явно вполне жизнеспособными, – как бретонский и баскский все равно придется!

«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Печать», 21 сентября 2002, № 2715–2716, с. 3.

Древние ирландцы

В детстве я горячо увлекался именно Ирландией, а потом – кельтами вообще. Вылавливал все о них упоминания из романов, книг по географии и истории, какие мне под руку попадались. У меня была книга с картинками о рыцарях короля Артура, а об Ирландии я, конечно, сперва читал у Марриэта[772], потом у многих других английских писателей.

Если бы в университете было отделение кельтологии, я бы непременно на него и пошел, а пришлось на романо-германское. Хотя был у нас в ЛГУ известный кельтолог А. А. Смирнов, но читал нам курс истории Средневековья и Возрождения. А его книгу «Ирландские саги» я еще до университета прочел.

Я, однако, не согласен с Т. Кэхилом в книге «How the Irish saved civilization» – «Как ирландцы спасли цивилизацию» (есть и испанский перевод), насчет того, что до Блаженного Августина не было индивидуальности, что по латыни редко употребляли слово я. Это по-английски или по-французски нельзя и шагу ступить без I или je: а по-латыни глагол означает лицо, и местоимения редко нужны. И стихи, вроде как у Катулла:

Odi et amo…

или у Проперция:

Vidi te in somnis…

уж куда личные, индивидуальные и даже биографичные!