Людям нужно извиняться, если они неправы. То же должны делать политики, религиозные учреждения и страны. Извинения действительно
В книге и так полно вопросов, но у меня есть еще один, последний, и на него легко ответить. Что произойдет, когда мы извинимся? Что будет, когда мы встретимся лицом к лицу со страхом смущения, испытаем стыд, у нас покраснеет лицо, мы дрожащим голосом признаем свой проступок? Мы просто надеемся, что тот, кого мы обидели, примет наши искренние сожаления и поддержит нас в стремлении стать чуть лучше, чем мы были вчера. Мы верим: независимо от пропорции доброты, умения сопереживать, милосердия и понимания, человек скажет, что не произошло ничего страшного, даже если он все еще злится на нас, даже если мы соврали ему, что можно надеть на корпоратив полосатую шляпу, хотя знали, к каким плачевным результатам это приведет. Мы надеемся на прощение.
Итак, здесь, уже почти в конце пути, мягкие подковы этики касаются твердого асфальта повседневной жизни со всеми ее беспорядками и сложностями. Мы бесконечно долго говорили: действуя осознанно, мы должны смириться с тем, что иногда нам придется садиться в лужу. Ошибаться. Обижать чувства других. Иногда наши плохие поступки будут крошечными и едва ли потянут на десятую часть долора. Они окажутся настолько незначительными для Вселенной, что их почти никто не заметит. А иногда все будет куда хуже: настоящие страдания реально большого количества людей, чья жизнь станет заметно хуже из-за нашего проступка. Когда человек повел себя недостаточно добродетельно, причинив своими действиями боль или страдания, правильно и уместно сказать об этом открыто (проговорить то, что нужно, в нужное время и в нужном количестве). Но если он сделал что-то простительное, нужно вспомнить, на что мы рассчитывали, прося прощения, и в ответ проявить милосердие и понимание (что есть «простительно», спросите вы? Это очень сложный философский вопрос; чтобы ответить на него, нужно написать целую книгу. А я, честно говоря, не уверен, что у Тодда хватит терпения выносить меня еще два года). Суть такова: требовать совершенства или придерживаться невозможных стандартов — значит не принимать простую и прекрасную истину: никто не совершенен.
Заключение. Окей, ребята. Чему же мы научились?
Дорогие Айви и Уильям,
как я выяснил, родители и моральные философы раздражают нас по одним и тем же причинам. И те и другие всю свою жизнь думают о том, что делает человека лучше, а затем пытаются убедить других принять свою теорию. Для философов другие — все жители планеты, а для родителей, как правило, дети. Если вы родились в семье, где один из родителей занимается моральной философией, считайте, вам вдвойне не повезло. Это двойной удар. Вдвое больше теорий, вдвое больше попыток убедить вас прислушаться к ним. Но потерпите еще несколько страниц. Я пытаюсь обобщить, почему меня это волнует и почему, как мне кажется, и для вас это должно быть важно.
Сразу после рождения Айви я пошел на прогулку с вашей бабушкой и удивился, что мне придется волноваться о вещах, о которых я раньше даже не знал. «Когда дети рождаются, нужно думать об одном, когда начинают ходить — о другом, — говорил я. — Теперь я точно знаю, о чем нужно думать, когда они ходят в детский сад, школу и т. д.». Бабуля ничего не сказала. «Думаю, это и значит быть отцом, — продолжал я, пытаясь сформулировать это для себя. — Вы беспокоитесь больше и больше, пока они наконец не станут взрослыми, не найдут работу и прочее».
«Нет, когда они взрослеют, лучше не становится, — сказала бабушка. — Я все время беспокоюсь о вас».