Мифы об идеальном человеке. Каверзные моральные дилеммы для самопознания

Мы обязаны согласиться с этим, поскольку это, возможно, самое известное утверждение в западной философии. Разве что парочка дотягивают до его уровня: фраза Cogito, ergo sum Рене Декарта («Я мыслю, следовательно, я существую»), высказывание Томаса Гоббса «Жизнь человека одинока, бедна, беспросветна, тупа и кратковременна» и, конечно, строчки из песни хип-хоп-дуэта Insane Clown Posse «Вода, огонь, воздух и грязь, но как же, черт возьми, устроены магниты?»[117]. Согласно категорическому императиву, нельзя просто найти правила, которые говорят нам, как мы должны себя вести. Нам необходимо найти правила, которым, по нашему представлению, следуют и все остальные. Прежде чем что-то сделать, нужно определить, что произойдет, если все поступят именно так. И если мир, в котором все так поступают, неприятен нам, значит, нам так поступать нельзя. Можно ли солгать подруге? Нет. Потому что сначала мы должны представить себе мир, в котором все лгут, и там, как мы понимаем, никто никогда не будет доверять друг другу, человеческое общение станет просто функцией, все будут друг друга подозревать и даже ложь (то, что мы собираемся сказать) потеряет смысл. Итак: нельзя лгать никому, никогда, ни по какой причине. (Видите? Этот чувак крут.)

И говорить правду нам следует не «потому что мы заботимся о подруге», или «боимся, что нас уличат во лжи», или что-то в этом роде. Мы должны говорить правду только из чувства долга следовать универсальной максиме, которую мы сформулировали. Давать деньги на благотворительность, потому что, скажем, «печально видеть мир таким, какой он есть», может, и хорошо, но это действие не имеет моральной ценности. Она появляется, только если мы придерживаемся максимы — например, «если у нас есть возможность, нужно помогать тем, кому повезло меньше», — и можем представить, что все в мире следуют ей. Чтобы стать хорошими маленькими кантианцами, все наши действия должны быть мотивированы идеей «Действовать из чувства долга следовать универсальной максиме». И ни шагу в сторону, никаких исключений!

По сути, Кант хотел указать на различия между людьми, использующими чистый разум (подтверждая, что мы особенные, единственные существа, которые могут это делать), и остальными представителями низшего, животного мира, где безраздельно правят эмоции и чувства, а события подчиняются этим низменным страстям. Вот почему такие вещи, как счастье и страх, нужно исключить из уравнения, когда мы рассматриваем мотивы. Я имею в виду, что коровы и дикобразы могут испытывать счастье или страх и мы должны быть лучше, чем тупой жующий черешок дикобраз. Именно поэтому Кант считает, что благотворительность из сочувствия или печали заслуживает похвалы, но не соответствует принципам морали. Почтение Канта к человеческой способности использовать мозг делает его немного снобом, и благодаря этому он в хорошей компании. Большинство философских школ, как древних, так и современных, тратят невероятное количество времени, превознося самых блестящих и образованных из нас, а также утверждая, что люди лучше других существ, потому что мы можем думать, рассуждать и философствовать. Эти аргументы имеют смысл до тех пор, пока вы не увидите во время весенних каникул детей, потягивающих водку из пистолета, вырезанного изо льда, и тогда вы решите, что выдры и бабочки даже поумнее нас.

Но строгая система Канта дает нам определенный комфорт. Поскольку «успех» с точки зрения морали приходит только из чувства долга следовать универсальной максиме, если в результате наших действий происходит что-то «плохое», то это не наша вина, мы-то вели себя хорошо! В этом смысле кантовская деонтология — полная противоположность утилитаризму[118]; до этого момента, хотя вся утилитаристская этика основывалась на максимизации счастья, Кант считал, что «счастье» не имеет значения.

…В отношении счастья невозможен никакой императив, который в строжайшем смысле слова предписывал бы совершать то, что делает человека счастливым, так как счастье есть идеал не разума, а воображения. Он покоится только на эмпирических основах, от которых напрасно ожидают, что они должны определить поступок, который привел к бесконечному ряду последствий…[119]