Мифы об идеальном человеке. Каверзные моральные дилеммы для самопознания

А что Аристотель? Честно говоря, я не знаю, что он сказал бы. Мое поведение точно не попадает в категорию «добродетели». Может, это небольшой избыток гордости? Или, скажем, недостаток смирения? (Единственное, что я знаю наверняка: приверженец идей Аристотеля определенно сказал бы, что 27 центов — жалкая сумма. Кинь доллар, приятель, так мы станем ближе к золотой середине в щедрости[182].) Аристотель обвинил бы меня в моем старом грехе: чрезмерной исполнительности. В конце концов я пришел к выводу, что, хотя я жаждал похвалы или благодарности от бариста, меня больше мотивировал страх: а вдруг он подумает, что я не дал ему чаевых, ведь это «правило» (или общепринятая практика) в американских ресторанах. К этой мысли я пришел после того, как моя жена Джей-Джей напомнила мне, что, когда мы были в Париже на медовый месяц, несмотря на то что мы читали о европейской системе, где чаевые за обслуживание в ресторанах не требуются (они включены в стоимость еды), я все равно оставлял чаевые официантам везде, где мы были. Но тогда меня беспокоили две вещи: 1) меня могли счесть неотесанным, эгоистичным американцем, и 2) нарушение правила, хотя у меня было достаточно доказательств того, что «правило», о котором идет речь, не нарушалось. (Я был очень последователен, и, когда мы вышли из самолета в конце поездки, Джей-Джей посмотрела на меня и спросила: «Ты что, дал чаевые пилоту?» Да, она меня спалила.) То же касается чаевых в Starbucks: мне нужно было, чтобы бариста поставил галочку рядом с моим именем в воображаемом «списке хороших клиентов». Помните, я говорил, что моя чрезмерная исполнительность иногда раздражает? Вот вам и пример.

Но вернемся к упомянутому выше (убедительному) утилитаристскому контраргументу: «дополнительная радость», вызванная тем, что бариста видит, как я даю ему чаевые, и получает удовольствие, потому что я отметил его хорошую работу. Безусловно, он испытал бы такое чувство в конце дня, подсчитывая общую сумму чаевых. Но небольшое человеческое взаимодействие — светлое пятнышко в его и моем дне, и это бесценно. Такой аргумент привел мне мой друг, с которым я обсуждал тот же вопрос. Это заставило меня задуматься о концепции односторонних денежных транзакций в гораздо более крупных размерах — о благотворительности. Очевидно, это не то же, что чаевые, но этические вопросы, связанные с моральной наградой, относятся к обеим сферам: мы даем деньги кому-то (или перечисляем куда-то) и хотим получить награду за то, что мы сделали. Мы ощущаем, что нас должны морально похлопать по спине, и, как ни стыдно это признавать, это очень мощное чувство. Мы хотим получить признание!

В Торе, кстати, есть целый раздел, посвященный этой проблеме. Древний философ Маймонид в своде законов «Мишне Тора» выделяет восемь уровней благотворительности[183]. Один из самых высоких — анонимно давать деньги людям, которых вы не знаете (при условии, что они нуждаются в них и достойны того). Чуть ниже по списку — давать анонимно людям, которых вы знаете, и до того, как вас попросят. Самый низший — проворчать «Вот, ВОЗЬМИ», — и бросить мелочь голодающему ребенку. Давая 27 центов на чай, я был всего на один уровень выше этого: «Давать меньше, чем могли бы, но с радостью и улыбкой». (Еще раз скажу, что чаевые в Starbucks не были «благотворительностью», но специфика действия здесь менее важна, чем желание получить признание.)

Один из самых высоких уровней благотворительности (предпоследний) — «анонимное пожертвование анонимным людям». Это значит, что, если мы даем большую сумму, скажем, движению, борющемуся с бедностью в сельских районах Арканзаса, мы должны делать это анонимно. Но анонимность (возможно, с точки зрения этики полезная для нас) влияет и на других людей, которые видят в списке доноров только «анонимов». Может, это и хорошо. Возможно, анонимность дает понять, что пожертвование было, как сказал бы Тит Нат Хан, осознанным и люди делают его, вдохновленные исключительно актом пожертвования ради пожертвования, а не для признания или гордости. Но многие — здесь я буду говорить за себя — смотрят на слово «аноним» и думают только одно: Кто это вообще?! В Лос-Анджелесе есть музей, в который мы водили наших детей, когда они сводили нас с ума и у нас заканчивались идеи о том, как их развлечь, и там на стене висит список тех, кто жертвовал музею десятки миллионов долларов, и некоторые доноры анонимны. Я ничего не могу с собой поделать — я хочу знать, кто это! Я не знаю почему. Отчасти потому, что у меня есть подозрение, что деньги от этих людей посетители музея Лос-Анджелеса сочли бы нежелательными… отчасти низкопробные сплетни о том, кто же мог набрать такие деньги… и отчасти просто здоровое любопытство. Кто же сделал это доброе дело?