Мифы об идеальном человеке. Каверзные моральные дилеммы для самопознания

Здесь можно рассмотреть мысленный эксперимент Джудит Томсон «Скрипач»[168]. Томсон (1929–2020), которую вы, возможно, помните по ее вкладу в «Проблему вагонетки», представляет сценарий, в котором женщина (назовем ее Мэг) просыпается в больнице спиной к спине со знаменитым скрипачом Армандо, у которого отказали почки. Мэг, видимо, единственная, чьи почки подходят Армандо, поэтому Общество любителей музыки похитило ее и соединило почки Армандо с ее, чтобы спасти музыканта. Общество любителей музыки считает, что Мэг должна быть привязана к Армандо на неопределенное время, ведь он скрипач мирового класса и его музыку многие почитают. Его жизнь очень ценна, так что… извини, Мэг, но твоя единственная задача отныне — служить сидячим очистителем крови для больного маэстро[169]. Можно ли считать эту просьбу правомерной? Большинство людей сказали бы «нет». Люди вообще стали бы сторониться членов Общества любителей музыки, которые, судя по всему, намного опаснее, чем можно предположить.

Но строгий консеквенциалист сказал бы, что Мэг должна смириться с новой жизнью человека-почки. У Армандо миллионы поклонников! Его музыка приносит столько радости такому количеству людей! А чего ты добилась в жизни, Мэг? О, ты сотрудник отдела кадров страховой компании. Важная шишка. А ты когда-нибудь играла концерт для скрипки ля минор Дворжака с оркестром Лондонской филармонии? А вот Армандо играл, и это было волшебно. Так что смирись с этим и очищай кровь Армандо. (Хотя, опять же, да, строгий консеквенциалист должен еще сказать о боли, которую чувствуют те, кто знает, что с ними тоже может такое случиться, и т. д., и т. п.)

Кантианец, конечно, посмотрел бы с презрением: вы хотите поговорить о том, что мы должны отнестись к человеку как к средству достижения цели, а не как к цели? Армандо буквально использует Мэг, чтобы выжить. Мэг — это человек-костыль для Армандо. Это плохо, очень плохо. Кроме того, кантианец нашел бы, что сказать и Обществу любителей музыки, и врачу, который проводил операцию, и санитарам, убирающим палату, и парню, который обслуживал торговые автоматы в больнице.

Кантианцам всегда есть что сказать.

Аристотель согласился бы с Кантом в том, что Мэг не обязана добровольно жертвовать почки Армандо на веки вечные, но по другой причине. Он сказал бы, что есть предел самопожертвования, ведь тот, кто слишком сильно стремится помочь успеху других, становится по сути «нагнетателем счастья», он не достигнет успеха сам. Должна быть некоторая доля полезного «эгоизма», потому что без нее мы не ценим свою жизнь. Если успех — конечная цель человека, он требует, чтобы и мы немного защитили себя от страданий. И максима «Я не должен отдавать свои почки какому-то скрипачу за счет своей безвозвратной жизни и счастья», безусловно, укладывается в рамки разумной доли эгоизма в человеке[170]^, [171].

Может показаться, что я подталкиваю нас к выбору теории Аристотеля как основного руководства в стремлении стать лучше. На самом деле нет. Я верю, что каждая из обсуждаемых нами философских школ может дать нам что-то полезное. (Кроме того, у Аристотеля были свои проблемы, например, он любил рабство. Он на 100% был уверен, что это круто. Я знаю, что это происходило 2400 лет назад, но все же не увлекайся рабством, Аристотель!) Независимо от того, о какой философской школе мы говорим, нам очевидно, что храбро броситься в горящее здание и пытаться спасти всех не нужно с точки зрения этики, особенно если шансы выжить (как для вас, так и для людей внутри) невозможно рассчитать[172]. Мы не стали бы универсализировать максиму, гласящую: «Мы всегда должны рисковать своей жизнью, чтобы спасти других», поскольку это заставило бы людей постоянно вмешиваться в ситуации, в которых они вряд ли выживут. Также трудно утверждать, что мы «преумножаем пользу», делая очень рискованную ставку на свой успех, при том что у нас не хватает квалификации для оценки опасности пожара и мы не ориентируемся в ситуации настолько, чтобы спасти других. И точно так же, как в случае с чрезмерно храбрым солдатом Аристотеля, вышедшим навстречу целой армии, поступок безрассудно ворвавшегося в горящее здание, безусловно, можно назвать чрезмерно смелым, почти опрометчивым. Как и все остальное, это расчет: храбрый — хорошо, глупый — нет.