Мифы об идеальном человеке. Каверзные моральные дилеммы для самопознания

Если добродетельный святой посвящает все свое время тому, чтобы накормить голодных, исцелить больных или собрать деньги для Оксфордского комитета помощи голодающим, он при этом не читает викторианских романов, не играет на гобое или не отрабатывает удар тыльной стороной ракетки… Жизнь, в которой не развит ни один из этих аспектов личности, кажется удивительно бесплодной. Добродетельному святому трудно смириться с увлечением, скажем… высокой кухней, ведь, как мне кажется, нет ни одного веского аргумента, способного оправдать использование человеческих ресурсов, которые задействованы в производстве pâté de canard en croute[161], против возможных альтернативных благих целей, на которые их можно направить[162].

Добродетельный святой не пойдет в кино, не станет играть в теннис, не выучит арабский и не приготовит патэ де канар ан крут, потому что это отнимает у него драгоценное время, которое можно потратить на добродетели. И без любого из этих обогащающих жизнь занятий он становится ужасно скучным. «Добродетельный святой должен быть очень, очень милым, — сухо пишет Вулф. — Важно, чтобы это никого не оскорбляло. Жаль лишь, что в результате ему придется остаться недалеким, лишенным чувства юмора или подкаблучником»[163]. Правильно! Человека, который отрекается от себя и не может позволить себе посмеяться над тем, что другим не покажется смешным, или не может дать что-то из страха, что кто-то другой не разделяет подобную точку зрения, не существует.

Не говоря уже о том, что никто не захочет общаться с человеком, у которого в жизни только один интерес — будь то нравственное совершенство, плавание или игра на волынке. Идея индивидуальности, того, чтобы быть живым существом и жить полной жизнью во всех ее проявлениях, дает нам свободу заниматься тем, что мы любим и что хотим попробовать. И если мы стремимся посеять все имеющиеся у нас уникальные семена в почву жизни, мы и не люди вовсе. Другими словами: не всё может или должно быть связано с моралью. («Кажется, есть предел тому, — говорит Вулф, — сколько добродетели мы можем выдержать»[164].) Достижения людей невероятны, ценны и достойны восхищения, и когда мы понимаем, что они «несовместимы» с добродетельной святостью, можно не считать добродетельную святость разумным руководством для жизни. Иначе мы станем скучными, безразмерными батарейками, не делающими ничего, кроме питания всего мира[165]^, [166].

Ответ на вопрос «Каков верхний предел требуемой добродетели?» лежит в сфере этики добродетели. Потому что, опять же, в то время как Кант и Милль спрашивают «Что нам делать?», Аристотель задается вопросом «Каким человеком я должен быть?». Мне кажется, что первый вопрос более практичный: эти ребята пытаются дать нам действующее руководство по эксплуатации, которое можно открыть всякий раз, когда возникает трудный выбор. Но иногда теории, основанные на правилах, рушатся или ведут к тому, что мы совершаем возмутительные либо абсурдные поступки. Аристотель предполагает, что мы сможем принять правильное решение, если сосредоточимся на том, чтобы быть добродетельными людьми. Его подход, основанный на идее «повторение — мать учения» (точнее, «постоянная практика медленно и печально приближает нас к совершенству», хотя эта фраза меньше цепляет), содержит ответ на наш вопрос: «Насколько я должен быть хорош, чтобы быть хорошим?»