Миг единый

— Конечно, — подтвердил Иван Алексеевич. — Приглашался Родыгиным как консультант по капитальному строительству. Кое-какие идеи подкинул. Время сейчас другое, но кое-что из опыта сгодилось…

Разговор этот окончательно развеял то тяжкое, что собралось на душе. Юрий Петрович, беседуя с Иваном Алексеевичем, пошел в палату, скользнул взглядом по лицу Чугуева — тот спал, тяжело дыша. Юрий Петрович постарался побыстрее пройти мимо его койки, сел на свою, поверх одеяла. Иван Алексеевич — на табуретку. Юрий Петрович заметил, что пальцы у Ивана Алексеевича покрыты ржавыми пятнами — «гречкой», и подумал: «А ведь ему, наверное, уже за семьдесят». Застиранный больничный халат был ему мал, расходился на груди и открывал коричневую морщинистую шею; сидел Иван Алексеевич прямо, не сутулясь, и в этой его строгой выправке было нечто торжественное.

— Если болтовня вам моя затруднительна, то вы уж без стеснения, — сказал он.

— Нет, нет, что вы, — ответил Юрий Петрович и оглянулся на Звягинцева. Держа в здоровой руке перочинный ножичек, тот разрезал ломоть колбасы на маленькие кусочки, накалывал их кончиком лезвия и отправлял в рот.

Иван Алексеевич, не обратив внимания на его взгляд, заговорил так, будто они были в палате вдвоем:

— Честно говоря, мне давно с вами поболтать хотелось, да вижу, вы все больше в себя уходите. Знаю, во время недуга часто такое настроение бывает. На свет бы белый не глядел, не то что на людей. Вон у меня — пустяк: сковырнулся с лестницы, когда в подпол за солеными огурцами полез. Нелепость такая. Но и я тут поначалу лежал, к стене отвернувшись, на все человечество разобиженный… Так я вот о чем, не сочтите за комплимент, но мне, честно говоря, многое из того, что вы на заводе делаете, очень по душе. Это ведь когда-то и мы считали главным, в двадцатые — тридцатые годы.

— Вот как? — спросил Юрий Петрович.

— Так ведь с организации и управления наша промышленность и начиналась. Я могу вспомнить… многое могу вспомнить… — Иван Алексеевич раскраснелся, блеклые его глаза обрели блеск и посверкивали сквозь круглые очки в металлической оправе… Но Юрию Петровичу сделалось скучно, и он уже стал прикидывать, как бы повежливее уклониться от неинтересных ему стариковских воспоминаний. Но Иван Алексеевич уже не мог остановиться: — Раньше инженер широко думал. А сейчас не то… Инженер не тот, Теперь он сам со своего места убегает и идет туда, где меньшая подготовка нужна, лишь бы больше платили. — Иван Алексеевич повернулся всем корпусом, в сторону Звягинцева. — Вот хоть Виктора Кирилловича возьмите… Спросите его, почему он, сменный инженер, в вальцовщики сбежал?

— Ну зачем уж так, Иван Алексеевич, — пробубнил Звягинцев и вдруг рассердился, с силой воткнул перочинный ножик в крышку тумбочки: — Как хочу, так и живу. Мне в вальцовщиках — самый раз. Да, платят больше. И оттрубил свое — уходи! — вызывающе воскликнул он; в словах его чувствовалась насмешка.

Но Иван Алексеевич не понял ее, постучал себя по голове и сказал сердито:

— Ну конечно, и напрягаться не надо.

Звягинцев усмехнулся тонкими губами, покачал головой:

— Напрягаться, Иван Алексеевич, везде надо. А у стана особенно. Да ведь суть дела не в том… Для вас «инженер» вроде бы дворянский титул. Честь мундира и тому подобное. А если мне в вальцовщиках интересно, а в сменных вовсе не интересно? Тогда что? В вальцовщиках я мастер, я сталь прокатываю, и от меня зависит, какой она будет. А в сменных я регистратор чужой работы. Есть люди — им такое нравится, мне — нет. И никакие ваши упреки на меня подействовать не могут.

— А что же может на тебя подействовать?

— Только интерес, Иван Алексеевич, только он один! — Теперь Звягинцев говорил уверенно, покровительственная усмешка кривила его губы. — Или вам не понятно: работа должна быть интересной… Вон у инструментальщиков ввели полуавтоматы, чтобы им труд облегчить, а они оттуда почти все сиганули. Там настоящие ребята были. Полуавтомат клепает себе по шаблонам, и все, и ты вроде бы к нему приставка. Не ты им командуешь — он тобой. А когда его не было, пойди голову поломай, как детальку выточить. Был интерес — была работа, нет интереса — шиш с маслом, простите… Только не говорите мне, мол, «дали новую технику, она труд людям облегчила». А ничего она не облегчила. Упростила — это да, но лишила людей главного — возможности думать. А настоящая техника должна быть такой, чтобы человек рядом с ней не просто кнопки нажимал, а и мыслил… Прокатный стан — он такой…

— А что же по инженерной линии тебе неинтересно было?

— Я выбрал, где мне интересно… Был посредственным инженером. В цехе довольны были. Все делал, как велели. Им было хорошо, а мне плохо. А вальцовщик я — пойдите в цех, спросите… Первый класс вальцовщик, если хотите знать. Ну и на фига мне ваша должность?

— А ведь прав, шельмец! — неожиданно радостно воскликнул Иван Алексеевич и расхохотался, смех у него был густой, басовитый, и очки на его крупном носу подпрыгивали.