Миг единый

— А что же… все бывает… А ты что, и едешь по медицинским делам?

— Да нет, по своим делам еду, личным… Первый муж зовет — повидаться.

— Что же, у тебя их много было?

— Если двое — много, значит, много…

— Не поладили с первым?

— Давно это было… девчонкой еще. Ушла.

— И я ушла, — неожиданно тяжко вздохнула проводница, и глаза ее сразу стали печальными, — терпела, терпела, да и ушла. Хороший мужик был, да слабый. Закрутили дружки по подворотням, что ни день — бутылка… Маялась, маялась, да и направила. Сначала все возле дома отирался, дочку очень любил. Но я его к ней с запахом не пускала… Потом отвалил и вроде бы пропал. А его другая подобрала, и что думаешь — пить отучила, и он в гору пошел, в мастера выдвинулся. Хорошо с той живет, сын растет… А вот я не совладала… Так теперь и кручусь одна по вагонам… Ох, трудно с ними!.. Сначала думаешь, за горло надо брать, чтоб все, как у людей, ладно было. А сейчас… Сейчас я бы его к себе и прежнего пустила… Это вот только теперь, как тридцатку разменяла, соображать стала: с ними жить — тоже талант иметь надо, а это не каждой дано. Правда, бывает, иной просто повезет, на такого наскочит — ну все вот тебе, все для тебя, но таких везунь мало. И с талантом баб мало.

— Может, еще найдете, — робко сказала Надежда Николаевна.

— Да где их найдешь! Вроде бы и много вокруг, а для тебя — ни одного…

Проводница закручинилась, допила чай, взяла стаканы и ушла, печальная, к себе, а Надежда Николаевна прилегла на полку и стала думать об Александре Петровиче: какой он сейчас? Она пыталась его представить пятидесятипятилетним, больным и не могла, помнила высокого, в добротной офицерской гимнастерке, кудлатого человека — у него всегда стояли дыбом черные волосы, они были так густы, что о них ломались расчески. Был он в ту пору молодым инженером, приехал из Москвы на Верх-Исетский завод, приехал не сам, был послан на два года, чтоб заняться какой-то особой работой, а Надежда Николаевна еще была студенткой, проходила практику в заводской больнице, и там-то ей пришлось вправлять вывих плеча молодому инженеру-москвичу. Что он в ней тогда разглядел? Она и опомниться не успела, как он закружил ее, заманил, а ведь был уже в то время Трофим, но уехал на заработки на Курильские острова, чтобы начинать им не с нуля и не мыкаться в огромном уральском городе, еще не отошедшем от военных невзгод. Город этот гудел заводскими моторами, и в стылые ночи, продутые морозными сквозняками, по улицам шаталась шпана, и бывали случаи, когда бывшие фронтовики, пробыв четыре года под пулями, получали удар бандитского ножа. И этот парень, провожая ее с трамвайной остановки в январский скрипучий от мороза вечер в рваных сапогах — она обомлела, когда увидела, что сбоку над подошвой у него торчит наружу портянка, — тоже мог бы пострадать, если бы не был так ловок. Их было трое, хоть один успел выбросить вперед нож — тотчас отлетел с переломанной рукой, вопя от боли; бил он их страшно, а она оцепенела, прижавшись к каменному цоколю дома, боясь шелохнуться, и только опомнилась, когда он схватил ее за руку, и они побежали, и потом уже в квартире она провела его в свою комнату, и тут увидела, что рукав шинели распорот, на лице царапины, а он смеялся: «Ничего, я ребятишек с завода возьму, мы тут попатрулируем, покончим с этой мразью…»

Она омыла ему лицо и руки, прижгла царапины, и он остался с ней в ту ночь, и ничего она не могла поделать… Трофим был далеко, Трофим зарабатывал деньги на Курилах…

Он поселился у них, и родители ее, тихие люди, оба зубные врачи, поначалу пугались того шума, что он внес в их тесную квартирку в длинном бревенчатом доме со старинными голландками; по утрам — ни свет ни заря — в полный голос орал маршевые песни, фыркая, по пояс умывался холодной водой, потом выскакивал во двор, рубил дрова и не клал их у печи, как делал это отец, а обрушивал с жутким грохотом. И Надежду Николаевну все это веселило, ей было легко с ним, у него не было той тяжелой серьезности к жизни, как у Трофима, он был скор на самые неожиданные решения, но мог и всю ночь напролет просидеть за чертежами. Она знала, его научный руководитель профессор Поповский возлагал на него особые надежды и поэтому-то отправил из Москвы на старый уральский завод, где в войну много сделали нового на прокатных станах, и вот этим новым и занимался Александр Петрович, и дел ему тут хватило на два года…

«Закончу дела, и мы с тобой в столицу двинем!» — радостно обещал он Надежде Николаевне. Весь он был переполнен работой, силой, здоровьем, хоть и ранен был на войне в бедро, но рана эта зажила и не напоминала о себе. Иногда он притаскивал с завода чумазых и таких же веселых, как он, людей, они мылись по очереди под душем и садились за стол, пили в меру, но зато говорили много и громко, пели, не давая заснуть родителям.