Миг единый

Надежда Николаевна забеременела сразу, в первую же их ночь, и в сентябре родила Димку, к тому времени она уже закончила институт и получила направление на травмопункт заводской поликлиники. Трофиму на Курилы о замужестве своем не сообщала, и как только начинала об этом думать, то чувствовала себя распоследним человеком на земле, ее точили угрызения совести, иногда она впадала в панику, ожидая, что Трофим вот-вот может вернуться и ей придется держать перед ним ответ… Ох и слабой, никчемной она была женщиной!

Конечно, все подробности стерлись из памяти, но в тот, пятидесятый год как-то все сошлось вместе, и ее начало трепать страшно, она уже думала, что и не выживет, только вот Димка ее и держал. Сейчас все это можно рассказать в нескольких словах и представить историю, пережитую ею, как обычную. Более того — по нынешним временам, когда семейные дела мало кого так беспокоят, как прежде, даже если они доходят до крайней точки, история Надежды Николаевны и выглядит обычной; во всяком случае, расскажи она ее Димке, он бы только засмеялся: «Ну ты и даешь, мать!» Но Димке она этого не рассказывала, да и вспоминать, что с ней было в тот одна тысяча девятьсот пятидесятый год, она себе не очень позволяла…

А было вот что.

Александр Петрович уехал в Москву, уехал срочно к своему профессору Поповскому с отчетом, и из Москвы сообщил, что вскоре приедет за Надеждой Николаевной и Димкой, но в это время вернулся Трофим с острова Кунашир, где сперва учительствовал, а потом стал директором школы, он заработал на жизнь и заявился к ним в докторскую квартиру. Он был так ошарашен всем происшедшим с Надеждой Николаевной, что, узнав все от нее, ушел сам не свой и пропадал три дня. Надежда Николаевна казнила себя и жалела Трофима — ведь она дала ему слово ждать, а в те послевоенные годы обещания такие еще имели тот особый смысл, который вкладывали в военные стихи и песни, и ничего позорней для женщины не считалось, как нарушить обет ожидания.

Через три дня Трофим снова появился, он был собран, строг и объявил, что все обдумал, взвесил и решил не отступаться от нее, потому что не мыслит дальнейшую жизнь без Надежды Николаевны; он готовился к этой жизни, готовился всерьез, и ничего в себе теперь переиначить не сможет, и пришел забрать ее и Димку к себе. Дело упрощалось тем, что Александр Петрович и Надежда Николаевна не успели расписаться за делами суетной жизни. Надежда Николаевна и нынче не смогла бы точно ответить, что победило тогда в ней: то ли чувство долга перед Трофимом, то ли жалость к нему; одно время ей казалось — она любила его сильно, беззаветно, да вот случилась с ней беда: дала закружить себя такому напористому человеку, как Александр Петрович.

Трофим увез ее в тот же день из родительского дома к себе в барачную каморку, оставив временно Димку на попечении бабушки. Трофим был человеком решительным, и если уж что задумал, то шел в этом до конца. Так и тут: он сразу же повел Надежду Николаевну в загс, оформил с ней брак, и она оказалась перед новой бедой — перед ожиданием Александра Петровича… И тот приехал.

Вечером, проделав с Димкой немалый трамвайный путь на окраину заводского поселка, в каморку ввалилась трясущаяся мать Надежды Николаевны и белыми губами пролепетала, что вернулся из Москвы Александр Петрович. Надежда Николаевна с мольбой посмотрела на Трофима, но тот, видимо, давно для себя все обдумал, как быть в такой ситуации, и сказал:

— Ну, иди… разговаривай.

И она поехала в родительский дом, никем не прикрытая в своей беде. Когда она увидела Александра Петровича, то поняла: он уже все знает; откуда появилось в ней это ощущение — не объяснишь. Александр Петрович сидел за столом, сложив в один кулак пальцы обеих рук, и казался весь отяжелевшим в своей неподвижности. И сказал коротко:

— Рассказывай.

Она говорила быстро, ей чудилось, что тут важны все, даже очень мелкие подробности, она не пыталась оправдываться, только рассказывала, как все было, начиная с отъезда Трофима на Курилы, нет, пожалуй, с того времени, как он вернулся с войны, а может быть, еще раньше — как они жили когда-то на одной улице. Он выслушал, сказал: «Ладно» — и ушел… И вот тут-то она упала на пол и забилась в плаче. Целый месяц ее била горячка… А потом все у нее шло нормально: Трофим и здесь, в городе, стал директором школы, после его выдвинули ни работу в гороно, он защитил кандидатскую, и уж тогда его пригласили в Москву, в министерство. Словом, жизнь у них была нормальная, в которой, впрочем, как и у всех людей, было намешано и печалей и радостей в одной мере…