Миг единый

Александр Петрович понимал, что еще может спасти положение, упрекни он режиссера в необычности формы или в неправильном толковании идеи пьесы, и тогда Гороховский покажется себе и другим как бы даже и героем, а Александр Петрович — консерватором…

— Я видел когда-то это в «Современнике» и любил, очень любил, — проговорил Александр Петрович негромко, но все равно голос его целиком заполнил комнату. — Тогда в спектакле все буйствовало, он был задорный, после него хотелось действовать, работать, чего-то добиваться… И актеры-то еще тогда слабенькие были, и декорации… У вас силы покрепче, и все очень верно, но… как простывший чай… А знаете почему?.. В том спектакле было время, а в вашем его нет. И героям вашим только кажется, что они сохранили некие идеалы молодости. На самом деле они ни черта ни сохранили, они только канючат, тоскуют по ним. — Он минуту помедлил, ища завершения мысли, и, найдя его, обрадовался, постарался произнести с большим пафосом: — Не время меняет людей, а их собственное ощущение времени… — И тут же как бы с высот опустился на землю, широко улыбнулся, сказал мягко: — Ну вот. Но я не специалист…

Всеобщее молчание грозило перерасти во всеобщую неловкость, и вот тут Александр Петрович увидел гневное лицо Кати; поднявшись, он взял под руку Гороховского и тихо, с интимной интонацией попросил:

— Нельзя ли музычку? Лучше твист…

— С удовольствием, — покорно согласился Гороховский и, все еще бледный, подошел к магнитофону, поставил кассету, и вправду тут же грянул твист.

Александр Петрович держал Катю во внимании краешком глаза, она еще не успела приблизиться, как он подхватил жену Гороховского; первые секунды женщина с глазами египтянки смотрела на него замороженно, она, очевидно, не могла, как и Гороховский, прийти в себя, но Александр Петрович мило улыбался и словно бы ненароком касался щекой ее смуглой щеки, и постепенно она развеселилась, стала отвечать ему улыбкой. Они отвоевали довольно широкое пространство в комнате, теперь уже танцевали и другие пары, но почти все не сводили с них глаз, он всегда был прекрасным танцором, а твист — его конек, он научился ему в шестидесятые годы. Александр Петрович любил поражать зрителей тренированностью тела, хотя и казался на первый взгляд грузным. Когда танец кончился, им зааплодировали. Катя смотрела непримиримо, кажется, она разгадала его…

Шли домой молча, он что-то напевал, Катя затаенно над чем-то размышляла. Шумно ввалившись в квартиру, он, скинув пальто в прихожей, прошел в гостиную и крикнул оттуда:

— Катюша, отлично бы кефирчику!

Она принесла чашки и бутылку с кефиром, но не успела открыть ее.

— Ты думаешь, я не понимаю, почему ты вдруг закусил удила? — Очки ее яростно сверкали. — Не можешь равнодушно пройти мимо красивой бабы! Герой! Ты бы со своим начальством геройствовал… А на зависимом человеке. Позор!

— Помилуй, какой же он зависимый? — попытался было возразить Александр Петрович.

— А что же ты думаешь, не зависим?.. В этот город никто порядочный ехать не хочет… Да к тому же они недавно поженились. Какая женщина сможет простить, чтобы из ее мужа у нее на глазах болвана делали?.. Ну, а если она уйдет от него?

— Ну уж и уйдет!

— Я бы ушла! Если бы мне указали: мой муж идиот, — ушла бы!

— Если идиот — пусть уходит. Красота не должна жить рядом с глупостью.

— Перестань козырять своими афоризмами! Я же точно знала, что это из-за нее… Точно!

Она могла зайти слишком далеко, ее надо было остановить, и он не нашел другого способа, как отвлечь ее внимание, и шарахнул чашку об пол. Но Катя с каким-то отчаянием запустила свою в стену…

Он усмехнулся, вспомнив, как эта небьющаяся чашка разлетелась даже не на осколки, а в пыль. Он шел теперь через мост, мимо двигался поток грузовых машин, прозвенел трамвай, он посмотрел вниз, — на сером льду чернели лужи. «А все-таки весной пахнет», — подумал он и услышал за спиной мягкий скрип тормозов и голос шофера:

— Доброе утро, Александр Петрович. Что же не дождались?..

Он поднялся на второй этаж заводоуправления, где был его кабинет; в приемной хлопотала Анна Семеновна, он поздоровался с ней за руку, она сказала:

— Одну минутку, и я буду готова…

Он прошел к себе, повесил пальто в шкаф и взглянул на часы: было ровно восемь. За окном совсем посветлело, но Катя пока еще дома, она выйдет через пятнадцать минут, отведет Танюшу в детский сад, а уж потом на работу. Он посмотрел на телефон и набрал домашний номер — все-таки надо предупредить Катю об обеде с немцами, чтобы она успела переодеться. Раздались длинные гудки, он ждал у трубки довольно долго, но никто не отвечал. Тогда он подумал, что мог неправильно набрать номер, и позвонил снова, но опять никто не ответил. «Хорошо, — подумал он. — После девяти дозвонюсь на работу, только бы не забыть…» И написал цифру «9» на перекидном календаре.