Миг единый

Александр Петрович тогда голос сорвал, особенно когда строители отрапортовали, что фундаменты готовы, а тот же Дитрих Феддерсен не мог начать «наброску» оборудования, так как в цехе было оставлено полно строительного мусора, не покрашены трубы; он не придирался, этот парень, он требовал то, что и должно быть, а строители просто так привыкли работать. Хорошо, выручили монтажники, трудились в полную силу, да и этот Дитрих не чванился, понимал: быстрее нужен стан, — показал себя толковым парнем, отличным инженером.

Александр Петрович поздоровался громко, сразу со всеми, и почти в то же время администратор ресторана возгласил от дверей:

— Клаус Крюльманд с супругой!

Александр Петрович тотчас поспешил навстречу гостям; Крюльманд и был одним из директоров фирмы. От дверей шел навстречу невысокий человек, в мягком сером костюме, и волосы у него были серые, мягкие, с белым, легким пушком у висков; несмотря на мешки под глазами, вид у него был бодрый, ухоженный; жена была выше его на голову, сухопарая и прямая, она радостно улыбалась, придерживая одной рукой соболью пелеринку, улыбалась так, словно была безмерно счастлива видеть Александра Петровича, и, пока директор фирмы и директор завода пожимали друг другу руки и местный фотограф щелкал камерой, администратор выкрикивал у дверей:

— Дитрих Феддерсен!

— Густав Шульц!

Заводские инженеры встречали гостей, вели к столу. Клаус Крюльманд ласково говорил что-то Александру Петровичу, Катя собралась было перевести, но он сделал ей знак — не надо, он и так отлично понимал эти обязательные слова благодарности. Когда все расселись за столом, Александр Петрович встал, держа бокал в руке и начал говорить то, что и должен был сказать в таком случае: на заводе рады были работать с немецкой фирмой, он надеется, что и дальше между ними будет развиваться сотрудничество, пошутил по случаю неполадок первых дней. Он старался говорить неторопливо, чтобы Кате легче было переводить, и на эту тему пошутил — мол, как хорошо иметь жену-переводчицу. Он мог бы дать возможность произнести первый тост Суконцеву, все-таки главный инженер объединения, должность, равная той, что занимал у себя в фирме Клаус Крюльманд, но подумал, что Суконцев слишком уж все произнесет официально, да тот, судя по всему, не стремился к речам, а может быть, в душе и рад был, что Александр Петрович все взял на себя.

Обед потек своим обычным путем, все говорили вежливые слова, и Александру Петровичу с каждой минутой становилось все скучнее и скучнее, и постепенно этот серенький, аккуратненький человек с мягкими губами, в уголках которых угадывались брезгливые складки, Клаус Крюльманд, становился ему неприятен, хотя ничего, наверное, неприятного в нем не было. «А ведь этот мужик воевал… — подумал Александр Петрович. — Вот Дитрих не воевал, а этот…» Странно, сколько он раньше здесь, на заводе, ни работал с немцами, они не вызывали у него ассоциаций с войной, немцы были для него иностранными специалистами, как французы, англичане, японцы, и он вел с ними дело, прежде всего думая об интересах завода, заботясь, чтобы оборудование, которое они поставляли, было смонтировано в срок и хорошо бы работало; с немцами никогда никаких неприятностей не было, вот с французами были: они как-то прислали некомплектную травильную линию и все пытались свалить на монтажников, пришлось обращаться в экспертную комиссию, чтобы уладить дело; нет, немцы ни в чем никогда не подводили завод, и Александр Петрович принимал их как хороших работников и вот только сейчас подумал о войне… «Наверняка в России побыл», — и как только подумал, так сразу же и спросил:

— Воевали в наших местах?

Катя, еще не сообразив, что может таиться за этим вопросом, механически перевела.

— Не здесь, — покачал головой Клаус Крюльманд. — Немного возле Минска, потом Украина, Киев, Харьков… Был ранен, вот сюда, — указал он на правый бок. — Господин директор тоже воевал?

— Да, — кивнул Александр Петрович, он сказал это как можно равнодушней.

— Что поделаешь, — вздохнул Клаус Крюльманд. — Это было в нашей другой жизни, очень давно… Война — это та ситуация, когда не человек действует, а человеком действуют…

Александр Петрович уловил скрытое самодовольство в этих словах, верно, директор фирмы давно сочинил этот ответ — во всяком случае, вопрос не застал его врасплох, и Александр Петрович подумал: возможно, Клаус Крюльманд и прав — для него война и в самом деле была в другой жизни, настолько в другой, что он уже и воспринимал-то ее как не свою жизнь; все, что происходило в его молодости в России, постарался вычеркнуть из памяти, и скорее всего, это ему удалось. А вот для Александра Петровича все обстояло иначе: для него ничего не было в иной жизни, все в этой, и до сих пор ему снились военные эпизоды, и тогда он просыпался среди ночи и долго не мог уснуть; война навсегда поселилась в нем.