Миг единый

— Возможно, танки. Тут ведь крепкая война была, и этих танков в болоту и под дорогой… — В голосе его Юрий Петрович уловил обиду; видимо, Чугуеву показалось, что Юрий Петрович с недоверием отнесся к его сообщению.

— Возможно, вполне возможно, — чтобы успокоить его, ответил Юрий Петрович и заметил, как расслабились крутые плечи Чугуева, словно он освободился от чего-то невидимого, давившего на него. Юрий Петрович усмехнулся про себя: обидчив этот Чугуев, если что-нибудь не по нему, сразу нахмурится, затаится, бог весть о чем он думает в такие минуты. Леля сказала, узнав, кого он взял себе в шоферы: «А ты всерьез рискуешь. У этого парня наверняка комплекс обиды и счет к тебе». Но он ответил: «Это не имеет значения, шофер он хороший». И Леля спорить не стала…

«Волга» набрала прежнюю скорость, и теперь четко обозначился лес, густая тень поглощала дорогу; и едва они въехали в эту тень, как сразу же изменился звук мотора — стал глухим, расплывчатым, и эта перемена, по странной прихоти ассоциации, почему-то напомнив шелест стальной полосы под валками на стане, когда увеличивают степень обжатия, заставила Юрия Петровича мысленно вернуться к цеху холодного проката, где сегодня очередные испытания…

— К шести должны быть на заводе, — сказал Юрий Петрович.

— Помню, — кивнул Чугуев. Теперь красная полоса на спидометре перевалила за сто двадцать.

За год, что они ездили вместе, Юрий Петрович не замечал, чтобы Чугуев чему-нибудь радовался или удивлялся, о чем-нибудь всерьез тревожился или беспокоился, он реагировал только на распоряжения и отвечал, если его спрашивали. Юрий Петрович угадал, что так будет, в первый же день их встречи, когда этот человек вольной походкой прошел от дверей кабинета к его столу, насмешливо уставился, ничем не выдав, что узнал своего одноклассника, и только позднее не выдержал и спросил: «Так вы что же, меня не узнаете?» — и Юрий Петрович ответил: «Узнаю… Очень даже хорошо узнаю, Михаил Николаевич». Вот этот-то короткий разговор и отбил черту между их прошлым и настоящим, и ничего больше не надо было объяснять и выяснять — все сразу стало на место, каждый делал свое дело. И это устраивало Юрия Петровича: автомобиль был для него всего лишь средством передвижения — и Юрий Петрович только сетовал порой, что средство это при нынешних темпах несколько устарело. По его настоянию завод зафрахтовал, у Аэрофлота самолет. Его использовали для связи с заводами-поставщиками и смежными, и это оказалось дешевле, чем отправлять туда на месяцы толкачей.

Юрий Петрович привык к молчанию Чугуева, да и до него старался брать малоразговорчивых. Он любил поразмыслить во время езды — сколько чудесных идей возникло у него именно в поездках! — и раздражался, если его отвлекали. Но молчание Чугуева было особым. Этот человек с расплющенными, тяжелыми ладонями, которые легко, даже нежно покоились на баранке руля, словно бы воздвиг между собой и Юрием Петровичем прочную стенку, и за ней Юрий Петрович чувствовал себя надежно. Поначалу он ощущал — его оберегают, потом это ощущение укрепилось, стало обыденным, может, поэтому ему так легко думалось в машине. Здесь был особый мир, в который никому не дано было проникнуть, мир этот принадлежал Юрию Петровичу, только ему одному.