Миг и вечность. История одной жизни и наблюдения за жизнью всего человечества. Том 6. Часть 8. Под другими знаменами. Часть 9. На кругосветной орбите

– Корейцы утверждают, что именно их предки изобрели дзюдо, а японцы заимствовали у них этот вид борьбы.

– Корейский адмирал Ли Сун Син (1545–1598) почитается на родине как величайший флотоводец всех времен и народов. Приводятся слова адмирала, маршала Японской империи Того Хэйхатиро: «Вы можете сравнить меня с лордом Нельсоном, но не с Ли Сун Сином. В сравнении с ним я лишь скромный вояка».

Глава 5. Путч и его последствия

Как уже отмечалось, мы вернулись в Москву буквально накануне путча (возможность которого предсказывали, будучи в Южной Корее). Наш самолет приземлился в Шереметьево на рассвете 17 августа, а на рассвете 19 августа вице-президент СССР Г. Янаев объявил, что берет на себя функции президента страны, поскольку М. Горбачев заболел. Учрежден Государственный комитет по чрезвычайному положению (ГКЧП).

Охватило беспокойство, что же будет дальше? Я примчался в Дипакадемию. Коллеги притихли, кто-то поинтересовался моим мнением о происходящем. Вскоре кремлевский курьер доставил документ, подписанный В. Крючковым. Шеф КГБ благодарил Дипакадемию за аналитическую записку об этнонациональных конфликтах, выражал надежду, что мы продолжим «интеллектуальную подпитку» руководства страны. Это был единственный в моей практике случай получения Дипакадемией такого рода отзыва от шефа спецслужбы. Как я позднее узнал, аналогичных благодарностей удостоились в тот день и другие аналитические центры. Видимо, КГБ решил подобным образом вызвать симпатии к путчу среди интеллигенции.

Уже в первый день пребывания ГКЧП у власти мне позвонил Чжо Вань Чжэ из «Дэу» и пригласил заглянуть в их офис на улице Алексея Толстого. Зачем? Оказывается, в Москву срочно прилетел Ким Ен Ман. Ведь Ким недавно встречался с самим Янаевым, теперь главным человеком в СССР! Редакция газеты «Сеул синмун» рассчитывала, что Ким удостоится новой аудиенции у Янаева. Устроить это должен был, естественно, я, поскольку именно через меня Ким Ен Ман вышел на Янаева в первый раз. К тому же я теперь попал в должники газеты – погостил по ее приглашению в РК.

Со свойственным корейцам упорством Ким Ен Ман вовсю напирал на меня, подавай, мол, Янаева. Пришлось втолковывать другу, что в СССР разворачиваются драматические события и сейчас лидерам путча не до интервью южнокорейской газете. Да и каналов связи с ГКЧП у меня нет и в помине. Чтобы смягчить отчаяние Кима, я обещал организовать ему беседы с рядом знакомых политиков и ученых.

После изнурительных переговоров с корейским журналистом я вышел на улицу, но немедленно был остановлен вооруженным патрулем. Офицер проверил документы, а затем заявил, что пропустить меня никуда не может, предложил вернуться туда, откуда пришел. Объяснить причины своего приказа отказался. Пришлось коротать остаток дня в офисе «Дэу» в компании Ким Ен Мана. Он возобновил приставания по поводу интервью с Янаевым и не прекращал их до вечера.

В конце концов я домой вырвался. На следующий день Ким Ен Ман проинтервьюировал с моей помощью несколько человек из МИДа и демократического лагеря.

Ситуация в стране все время менялась. То казалось, что путчисты на коне, то вдруг теплился луч надежды, что оппозиция во главе с Ельциным расправляет плечи. Свободно вздохнули только утром 22 августа, когда Горбачев вернулся в столицу, а заговорщиков арестовали. Вот так на наших глазах делалась история, но мы выступали лишь в роли статистов. Насколько я помню, никто из Дипакадемии не принял активного участия в драматических августовских событиях. Историю (с обеих сторон) творило меньшинство.

Ким Ен Ман затребовал теперь интервью с Горбачевым и Ельциным. Я вновь представил ему знакомых из политического и научного миров. Редакции между тем надоело ждать больших результатов от пребывания Кима в Москве. Ему было велено возвращаться восвояси. Перед отъездом журналист оставил мне официальное прошение об организации интервью с высшими руководителями СССР.

Кое-что о тех тревожных днях зафиксировано в моем дневнике. Еще до поездки в Южную Корею я писал:

2 августа 1991 года