Миг столкновения

– Да, много. Все славные ребята. Они никуда не делись, ты не думай. Просто я теперь занят по горло. И… в общем, ты знаешь. Они не представляют, как со мной разговаривать… об этом.

Прежде чем я успеваю отреагировать, Джонас сам задает вопрос:

– Ты никогда не рассказывала о своих друзьях. О тех, которые в Сиэтле. Наверно, у тебя их не меньше тысячи. Ты ведь, не успела сюда приехать, уже целую сотню завела.

Дергаю плечом. Радуюсь, что Джонас не видит моего лица.

– Мы поссорились. Незадолго до моего отъезда. Дело прошлое. Сейчас я в Верона-ков.

Но почему же так ужасно, ужасно, ужасно хочется сфоткаться с Джонасом и послать фотку Руби и Амале и написать, что я влюбилась в ОЧЕНЬ ХОРОШЕГО ПАРНЯ и что это очень хорошо?!

Мы стоим, тесно прижавшись друг к другу; стоим до тех пор, пока радио не извещает: мой день рождения кончился. Я думаю о кораблях – какие они мощные и в то же время хрупкие перед лицом морской стихии. Думаю о маяках, о надежных причалах и о крушениях, которые всегда случаются нежданно-негаданно. Думаю о любви, о том, чего заслуживаю; а еще о себе – как пытаюсь принять все, что дает мне Вселенная.

Вдруг из радиоприемника доносится нечто новое – заводное такое, в стиле фолк.

Джонас шепчем мне в самое ухо, и я слышу его улыбку:

– Хорошая композиция. Одна из моих любимых.

Сначала мы просто слушаем, но начинается припев, от которого возникают мысли о полете. И тогда наряженный пингвином мальчик с серьезными глазами хватает за руки синекрылую девочку и кружит, кружит ее, кружит. Мы виляем бедрами, притопываем, как подгулявшие крестьяне, что давят на вино кислый виноград. То и дело мы попадаем в маячный луч, и я знаю – наши длиннорукие тени движутся по небосклону, хоть мы их и не видим. Все правильно. Потому что это и есть место для меня – между полным мраком ночи и тугим, несносно ярким лучом. Я улыбаюсь, я танцую; ночной ветер треплет волосы Джонаса. В день рождения мне для счастья хватило бы и китайских фонариков с бенгальскими огнями. Но есть еще Джонас Дэниэлс. Он озарил для меня весь мир.

Нас даже созвездия видят; нам по семнадцать, мы побиты жизнью, а все-таки танцуем. В сердцах у нас хаос и боль, но мы сильнее, чем кажемся.

Глава 14

Джонас

Просыпаюсь от стука дождевых капель. Еще не открыв глаза, думаю, что стучат кровельщики. Или кондиционер сейчас помрет от эмфиземы. Просто в Верона-ков летом не бывает дождей. Не бывает, и все.

Небо за мансардным окном сплошь бледно-серого цвета. Затяжной дождь, отнюдь не летний ливень. На часах ровно десять. Невероятно.

В кухню иду мимо комнаты Лии. Лия еще спит, свернувшись клубком, словно котенок. Раньше я не понимал, почему она так рано просыпается. Теперь понял: ее будит солнечный свет. Внизу Бека с Исааком играют в настольную игру, которую сто лет из шкафа не вытаскивали. Мирно играют. Не цапаются.

Странный день.

Принимаю душ, готовлю на всех сэндвичи с яйцом вместо овсянки, потому что… потому что сегодня все шиворот-навыворот. Среди лета идет дождь, младшие притихли; значит, будем есть завтрак с высоким содержанием холестерина. Лия надкусывает сэндвич и кривится, так что я тащу его маме в спальню. Мама сидит на кровати, вокруг веером разложены бумаги. Но она переоделась. Она не в пижаме. И волосы не такие, как всегда. Блестящие. Причесалась она, что ли?

– Привет, дружок, – говорит мама, поднимая взгляд.

В лице тревога. Трудно объяснить, почему перемена настолько заметна. Когда человек долго в апатии, у него сил нет даже на мимику. Кажется, печаль не дает такому человеку и глаза-то толком раскрыть. Но сегодня утром мама чуть дрогнула ямочками на щеках. И лоб у нее как-то разгладился.

– Привет. Я тебе сэндвич принес. Правда, его уже отведали. Лия отведала. Но он пока не остыл.

– Спасибо.

Мама улыбается. По-настоящему. Боже, я что – в чужом теле от сна очнулся? В чужой семье?

Смотрю на бумаги, не могу удержаться от вопроса:

– Что ты делаешь, мам?

Она заправляет за ухо прядь волос.

– Да вот Наоми вместо меня отслеживала счета.

Мышцы сводит судорога. Денежный вопрос! От одного упоминания о деньгах я взмок, как марафонец.

– Наоми отлично справлялась, но в этом месяце ей понадобится помощь. Надо кое-что пересчитать для верности. Убедиться, что мы держимся на плаву. – Мама, наверно, чувствует мое напряжение, потому что добавляет: – Мы и впрямь держимся, сынок. Знаешь, почему я выбрала профессию бухгалтера? – спрашивает она, что-то черкая на листке.

Конечно, знаю. Легко забыть, насколько хорошо я знаю маму. Горе – оно вроде маски; но под маской мама – прежняя.

– Потому что тебе нравится математика.

– Верно, – кивает мама. – А почему мне нравится математика? Потому что всегда есть правильный ответ. Никаких интерпретаций; никаких субъективных мнений. Всегда можно добраться до безопасной гавани, даже если сначала будет штормить. В жизни – по-другому.