– Думаешь, моя? Нет – моей старшенькой. Проснулась ни свет ни заря, мигом дождь унюхала, что твой бассет-хаунд. Я и охнуть не успел – а она уже бабулины рецепты хлеба откуда-то выкопала и план свой мне излагает. Мы с ней метнулись к Паттерсону, купили морковки, сельдерея… чего-то еще…
– Кокосового молока! – подсказывает Гейб.
Едва Феликс выходит в подсобку, Джек, один из новеньких, отвлекается от раскладки жареного сыра и спрашивает:
– А сколько лет Элли?
– Шестнадцать. И думать забудь, Джек.
– А вот не забуду, – хорохорится Джек. – Мне самому-то всего восемнадцать. А что? По-моему, шансы у меня неплохие. Элли – классная.
– Да она тебя живьем съест, – говорит Гейб.
– Что?
– Элли идиотов не переваривает, – возражаю я. Ставлю кукурузный хлеб в духовку. – А ты, Джек, идиот.
Джек с Гейбом вечно друг друга поддразнивают; должен признать, от этого в кухне веселей. Вдруг, как бы в доказательство моей правоты насчет Джека, дверь распахивается.
– Эй, вы, клоуны, – говорит Элли. – Пошевеливайтесь там!
Все время ланча в ресторане нет свободных столиков. Сунуть хлеб в печь, приправить куриную лапшу, вынуть хлеб из печи; и все по новой. В мыслях – только сиюминутные дела. И еще Виви. Улучив минутку, выглядываю в окошко кухонной двери. Дверь свободно открывается в любую сторону и закрывается автоматически; окошко плексигласовое, круглое, как иллюминатор. В детстве я любил воображать, будто нахожусь в подводной лодке. Выглядываю, стало быть; заняты все столики, до единого! Люди пришли целыми семьями. Мелькают ложки с супом, подносимые ко ртам; мелькают ножи, которыми мажут масло на свежеиспеченный хлеб. Откидываются в громком смехе головы. В ресторане все так и мельтешит; за его пределами мир, наоборот, замедлился. Никто не торопится, потому что торопиться некуда. И не к кому – все и так здесь, вместе. Тоска по отцу подступает, вызывает судороги в животе. Нет, надо возвращаться к работе. Двигаться. Не останавливаться.
К четырем часам народ рассосался. Мы убрали со столов, перемыли посуду. Пришла вечерняя смена принять у нас эстафету, привычно и ловко взяться за приготовление ужина.
– Ступайте-ка вы оба отдыхать, – говорит Феликс нам с Элли. – Нынче вы славно поработали.
– Ладно, – отвечает Элли, тянется чмокнуть отца в щеку. – Джонас, ты прямо домой? Хочу тебе что-то показать.
– Да, я домой. Что там у тебя?
Оглядываюсь на Феликса – интересно, он в курсе?
Но Феликс сам заинтригован.
– Везет же некоторым, – делано вздыхает Джек.
Элли ждет под дверью. Дождь кончился, пахнет мокрой землей и озоном. Мы выходим за ворота вместе, и Элли сует мне в ладонь клочок бумаги, исписанный ее аккуратным почерком.
– Вот, я тут набросала… Некоторые соображения.
Элли тычет в первую строчку:
– Я думала, думала. О тенденциях в ресторанном деле. Ну, я ведь обслуживаю столики, разговариваю с посетителями. Они спрашивают о разных блюдах, когда не могут сделать выбор.
Вверху листка написано:
Взгляд скользит к низу страницы, к слову «Выводы». Надо же, совсем как в школьной практической работе.
– Ну, ты даешь, Элли!
Кашлянув, она произносит:
– После сегодняшнего, мне кажется, надо включить в меню комбо для ланча «суп плюс сэндвич».
– Ага. Супер.
Дневная смена истощила мой словарный запас. Но идея Элли и правда супер. И потом, я этого не ожидал. Элли говорила, что хочет помочь, только я и подумать не мог, что ресторанные дела ее до такой степени занимают.
– Супер, Элли.
– Надеюсь, Джонас, ты это не расцениваешь как подсиживание? Помнишь наш разговор на костре? Я тогда поняла, что кое-что знаю о наших клиентах и об их потребностях.
– Какое подсиживание, Элли? Ты молодчина. Правда-правда. Все по полочкам разложила.
Элли смущается на мгновение; правда, ее милая улыбка убеждает меня, что смущение мне померещилось.
– Пустяки, Джонас. Просто вдохновение нашло, вот и все.
– Здорово. Супер.
Ну давай, Джонас, скажи еще раз это слово. Супер. Супер. Супер.
– И вот я о чем подумала. Отпускники, по-моему, смутно представляют себе, что у нас за ресторан. Я понимаю, это серьезная перемена будет, только… что если к названию – «Тони» – прибавить слово «бистро»? Как тебе?