Миг столкновения

Голос срывается, а слез нет. Слезы иссушены медицинскими препаратами. Но дыхание – дыхание все равно такое, будто я плачу. Слова вырываются, придушенные рыданиями.

– Мама… а что… если это… перечеркнет всю мою жизнь?

– Не бойся, – мама тоже переходит на шепот. – Это перечеркнет всего несколько дней. Потом еще несколько недель будет трудновато. Какая мелочь по сравнению с целой долгой и счастливой жизнью. Ты справишься. Мы справимся. Вспомни-ка дядю Митча. Да, у него был тяжелый период, но сейчас ему так живется, что мы только облизываемся!

Я почти смеюсь. У моего дяди Митча тяжелое тревожное расстройство. А еще – прекрасная квартира в Сан-Франциско, и сын, Пип, и целая компания шумных, вечно хохочущих приятелей. Когда я была маленькая, мы с мамой гостили у дяди Митча. Помню, я каждый вечер воевала за право лечь спать попозже, послушать сначала, как веселятся взрослые в кухне за столом. Дядя Митч работает в музее; бегает трусцой в парке «Золотые ворота»; ест как бог. Да, он всю дорогу на таблетках и врача посещает. И да, в его долгой и счастливой жизни выдалось-таки несколько непростых недель.

– Меня еще долго здесь продержат?

Мама сжимает губы. Значит, ничего приятного сказать не может.

– Не очень долго. Врачи хотят понаблюдать за твоим состоянием.

– Господи.

Быстро оглядываю палату.

– Я могу умереть, да?

– Что ты, что ты! Конечно, нет! – торопливо говорит мама. – Просто… просто неясно, ты в аварию попала или… или спрыгнула, чтобы… чтобы… навредить себе.

Теперь моя очередь смаргивать слезы. И выдавливать слова.

– Нет, это не то. Я совсем не хотела… Мама, клянусь, я не нарочно…

– Я тебе верю, доченька. Просто дело в том, что у тебя… был случай в прошлом.

Шрам. Сейчас он скрыт под гипсом, но я знаю: он извивается по левому запястью, как змея. Только я ведь и в тот раз не пыталась совершить самоубийство, у меня и мыслей таких не было. Сколько еще объяснять, сколько?! Я не хотела умереть. Я просто хотела почувствовать хоть что-нибудь. И знаете что? Холод лезвия, вторгающегося в плоть; теплая кровь, каплющая на пол, – они бесконечно хуже, чем пустота. Я это выяснила.

Откашливаюсь.

– Может, это дико звучит, только, когда я прыгала с «Веспы», я не думала, что могу пораниться. Я вообще в тот момент не думала. То есть нет. Думала. О полете.

Мама кивает, переваривает информацию. Под глазами у нее темные круги. Она кажется и старше, и одновременно моложе своих лет.

– Если завтра ты будешь сносно себя чувствовать, тебя отправят в другую больницу. В Санта-Розу. Отчасти потому, что таковы условия страховки, отчасти…

– Это психушка, да?

– Ну… в общем, психиатрическое отделение там тоже есть. Но ты будешь восстанавливать физические силы. Просто лучше, чтобы в период реабилитации тебе могли быстро и оперативно оказать и психиатрическую помощь. Это всего на несколько дней, милая.

Мама снова плачет.

– Вив, я ради тебя на все пойду. В тебе для меня смысл жизни, ты ведь это знаешь, правда? Я нестандартная мать, но я…

– Нестандартная? А какие тогда стандартные?

Выжимаю смешок.

Мама смущена, обескуражена. Это не в ее стиле; по крайней мере, передо мной она еще не смущалась.

– Сама знаешь. Я нестандартная потому, что не умею из ничего испечь печенье с шоколадной крошкой. И потому, что не загоняю тебя в постель в десять вечера. Я не слежу за каждым твоим шагом и не читаю тебе нотаций.

Смотрим друг на друга, пока меня не осеняет. Вот что надо сейчас сказать.

– Мам, а помнишь, когда я еще в начальной школе училась, настала моя очередь нести в школу печенье? Ты купила полуфабрикат и сказала: можешь, Вив, что угодно в тесто добавить.

Сразу перед глазами – розовая посыпка, и крохотные маршмэллоу, и серебристые сахарные шарики, которые было жалко есть, настолько они здорово смотрелись. Я очень гордилась, что сама испекла такое необычное печенье.

Мама хмурится.

– Помню, конечно.

– Так вот: это было супер.

Теперь уже все мамино лицо залито слезами. Невыносимо, слышите, невыносимо видеть ее такой.

– Прости меня, мамочка. Прости, что тебе приходится…

– Не надо извиняться, маленькая моя.

Мама так крепко держит меня за руки, будто хочет свои слова в кожу мне впечатать.

– Это ты меня прости, Вив. Ты у меня сильная. Мы с тобой справимся. Только надо действовать вместе. Так сказала доктор Дуглас.

– Ты с ней говорила?!

К ней меня «прикрепили» после «попытки самоубийства», еще в Сиэтле. Тогда я ненавидела эти сеансы. Но сейчас – трудно объяснить почему – я бы не прочь поговорить с доктором Дуглас. Наверно, причина в том, что ей известно худшее, что ей знаком каждый сорняк в моем саду.

– Да.

Мама в подробности не вдается.

– А можно ее сюда вызвать, мам? Или самим к ней поехать?

– Думаю, можно.

Еще одно новое выражение лица – мама выглядит так, будто тоже видела худшее. И выстрадала решение.

– Очевидно, что я не смогу помочь тебе в одиночку. Я давно должна была догадаться, что ты таблетки не принимаешь. Я ведь твоя мать. Мне необходима информация о твоем состоянии. Я тоже должна поговорить с доктором Дуглас.