Миг власти московского князя

На лице князя появилась довольная улыбка: де­вушка в самом деле оказалась такой, как он представ­лял ее в своих снах, какой она грезилась ему наяву. Блаженная улыбка еще освещала его лицо, когда ка­литка отворилась и девушка, приподнявшись на нос­ках, протянула ему почти до краев наполненный водой деревянный ковшик с ручкой в виде изогнутой шеи уточки. Михаил Ярославич склонился к девушке, взял ковшик, как бы невзначай дотронувшись до прохлад­ных девичьих пальцев. Она не отпрянула, не отняла стремительно своей руки — пролила бы воду, — и князь, принимая ковш, на мгновенье легонько сжал ее пальцы. Не глядя на нее, он сделал несколько глот­ков, а потом, держа ковшик в руке, спросил, улыбаясь:

— Уважила страждущего! Спасибо тебе! Но кого я благодарить должен? Как же зовут тебя девица–краса­вица?

— Марьей, Марией меня зовут, — ответила она, посмотрела на князя и не отвела взгляда.

— Спасибо тебе, душа–девица. Эх и сладкая у тебя водица, будто мед пил, — сказал он, глядя в ее распах­нутые счастливые глаза, — теперь буду знать, где в случае чего жажду утолить можно, воды испить. Не прогонишь ли в другой раз? А, красавица?

— Разве ж можно воды путнику не подать? — во­просом на вопрос ответила она и опустила глаза.

Конь под седоком переступал с ноги на ногу, посте­пенно почти вплотную приблизился к калитке. Князь протянул девушке ковшик и, опять дотронувшись до тонкой руки, снова слегка сжал ее. Мария как ни в чем не бывало взяла ковшик, на мгновение взглянула пря­мо в глаза князю, слегка поклонилась и быстро скры­лась за калиткой.

Михаил Ярославич, спрятав улыбку, повернулся к гридям, которые вроде бы безучастно наблюдали за происходящим, и, чтобы они не догадались о том, что именно эта калитка, у которой он якобы случайно ос­тановился, и была сегодня его целью, он неспешно про­следовал до конца улицы. Добравшись до последних строений, за которыми начиналось чистое сверкающее пространство, разделенное знакомой уже дорогой, упиравшейся в недалекий лес, он повернул коня в об­ратный путь.

Солнышко ярко светило, снег поскрипывал под ко­пытами коней.

В небольшом строении, притулившемся к высокой городской ограде, все было готово к непростому разго­вору с захваченными в лесу разбойниками.

Воевода почти сразу обратил внимание на то, что, едва его люди добрались до избы у поруба и он предста­вил приехавшего вместе с ними человека дружинни­кам, охранявшим пленных, те сразу же стали выпол­нять то ли просьбы, то ли приказы Самохи. Еще по до­роге воевода договорился с ним, что, прежде чем заняться Кузькой, он поприсутствует на допросах не­скольких ватажников. Однако как‑то само собой полу­чилось, что Самоха из наблюдателя сразу же превра­тился в самого главного в этом действе, незаметно под­чинив себе всех окружающих. Не успел воевода распорядиться, чтобы пожарче истопили печь, как об этом уже говорил гость, а дружинники согласно кива­ли и, опередив вопрос Егора Тимофеевича, сообщили, что в трапезной уже ждет накрытый стол. На удивле­ние быстро разделавшись с едой, они снова отправи­лись к порубу, где их встретил озабоченный поручени­ем князя Демид.

В избе, светлые стены которой еще не посерели от времени, было жарко и светло. Яркий солнечный свет освещал чистое помещение. Воевода, перешагнув по­рог, перекрестился, глянув на икону в углу, и напра­вился к лавке, примостившейся у стены. Хоть он и уселся на место поближе к печи, но тепла не чувство­вал. Тело его словно было охвачено каким‑то внутрен­ним холодом — воевода даже недоверчиво дотронулся до шершавых горячих кирпичей. Почти напротив, в торце стола, расположился на стуле с высокой спин­кой Демид, а в центре за столом по–хозяйски устроил­ся Самоха. Осмотревшись по сторонам, он провел ла­донью по широким, гладко выструганным доскам сто­ла, при этом по лицу его проскользнула довольная улыбка.

— Что ж, пора и к делу приступать, — проговорил Самоха спокойно и, не став дожидаться от воеводы и Демида каких‑либо откликов на эти слова, обратил­ся к стражнику, стоявшему у дверей в ожидании при­казаний: — А теперь, мил дружок, приведи‑ка нам че­ловечка, на которого я давеча указал.

Демид, услышав эти слова и поняв, что сейчас предстоит заниматься противной его душе работой, шумно вздохнул, набирая в легкие побольше воздуха, словно перед погружением в пучину. Воевода, вдруг ощутив, как по его телу разлился жар, вытер испарину со лба, расстегнул ворот рубахи и уселся поудобнее, об­локотившись на стол, навалившись на него всей своей тяжестью.

Мужичок, переступивший порог, был одет в какие-то вонючие лохмотья. Он быстрым взглядом обшарил небольшое помещение, как‑то воровато перекрестил­ся, поднеся к морщинистому лбу грязные скрюченные пальцы. Разговор с ним вышел недолгим. Из сказанно­го мужиком следовало, что был он в Кузькиной ватаге немногим более месяца, а до этого якобы сеял рожь в деревеньке под Киевом. Послушав все это, Самоха, который задавал вопросы, усмехнулся и велел отвести мужика назад, в поруб.